— Прошу прощение за беспокойство, — сказал он, пожимая руку моего хозяина. — Я понимаю, как вы должны быть заняты накануне своей инаугурации.
— Мой дорогой Октавий, я рад видеть тебя в любое время. Ты знаком с Тироном, моим секретарем?
Октавий посмотрел на меня без всякого интереса. Хотя сейчас его помнят только как отца Августа, в то время он был эдилом[2] из плебеев и восходящей звездой на политическом небосклоне. Он сам вполне мог стать консулом, не умри неожиданно от лихорадки через четыре года после описываемых событий. Эдил увел нас с ветра в один из военных доков, в котором, на больших деревянных катках, стоял корпус легкой галеры, готовый к ремонту. Рядом с ним, на земле, лежал какой-то предмет, завернутый в парусину. Без всяких церемоний Октавий отбросил ткань и показал нам обнаженный труп мальчика.
Насколько я помню, ему было около двенадцати лет. Красивое умиротворенное лицо, похожее на женское. На щеках и на носу виднелись остатки золотой краски, а в его влажных, темных волосах была завязана красная ленточка. У трупа было разрезано горло. На теле длинный вертикальный разрез, внутренние органы отсутствовали. Крови не было, только темная удлиненная полость, как у выпотрошенной рыбы, заполненная речной тиной. Не знаю, как Цицерону удалось сохранить присутствие духа, но я видел, что он с трудом сглотнул и продолжил осмотр. Наконец хозяин хрипло произнес:
— Это настоящее злодейство.
— И это еще не все, — сказал Октавий.
Он присел на корточки, взял голову ребенка в руки и повернул ее влево. От этого движения рана на шее бесстыдно открылась и закрылась, как будто это был второй рот, который пытался нас о чем-то предупредить. Казалось, это не произвело на Октавия никакого впечатления, но, с другой стороны, он был военным человеком и, несомненно, привык к таким видам. Отодвинув волосы трупа, эдил показал глубокую вмятину, как раз над правым ухом мальчика, ткнув в нее пальцем.
— Видите, как будто его ударили сзади? Думаю, наверное, молотком.
— Раскрашенное лицо. Волосы перевязаны лентой. Удар нанесен молотком, — повторил Цицерон, и было видно, как к нему постепенно приходит осознание того, что могло произойти. — Потом ему перерезали горло. И, наконец, его тело было… выпотрошено.
— Именно, — сказал Октавий. — По-видимому, его убийцы хотели исследовать его внутренности. Он — жертва человеческого жертвоприношения.
При таких словах в этом холодном и плохо освещенном месте волосы у меня на голове и шее встали дыбом, и я почувствовал присутствие Зла — почти ощутимого физически и обладающего силой молнии.
