Брат Паулюс удивленно воззрился на Скриба.
— Тебе-то теперь какая разница? Ты ж в поход собрался. А герцогине твоей монастырь, выходит, на роду написан, — почесал он затылок.
Серж с минуту молчал, глядя в окно. А потом обернулся к Паулюсу и прошептал:
— Клянусь тебе… я не знаю, что делать. Я никогда не был так раздавлен, как теперь, — встал из-за стола. Посмотрел на так и не выпитую кружку вина. И добавил: — Если до завтра она не передумает, то…
Махнул рукой и покинул комнату.
Паулюс быстро встал со стула, подошел к сундуку, открыл его и протянул руку Лиз.
— Выходи! Скриб наконец-то ушел.
Лиз блаженно разогнулась, посмотрела на закрытую дверь и спросила:
— Я так понимаю, что сутану мне уже не снимать?
— Я тебе вообще-то женское платье принес, — обиженно сказал Паулюс.
— Хорошо, хорошо, надену, — отмахнулась Лиз.
Неожиданно в дверь снова постучали. Но уже тихо, почти вкрадчиво. Лиз тяжело вздохнула и, снова согнувшись в три погибели, произнесла:
— Хорошо хоть совсем выбраться не успела.
— Да что же это такое происходит сегодня целый день! — почти рычал брат Паулюс, накрывая крышкой сундук — в который раз! — и снова бредя открывать дверь.
В этот раз на пороге появилось новое лицо — старуха Барбара.
«За коттом!» — мелькнула в голове монаха мрачная мысль. В замке ходили легенды о Барбаре и ее тяжелой ладони, используемой в особенных случаях особенным способом.
Но сейчас обе ладони были заняты. В одной руке она держала чашу с медовым напитком, источавшим божественный запах разнотравья, а другой вытирала от слез глаза кончиком покрывала.
— Брат Паулюс, родненький, что ж это делается в мире! — запричитала она, вваливаясь в комнату монаха и заполняя собой большую ее часть. — Бедная моя голова! Бедная, бедная старая Барбара!
Поставила чашу на стол, всхлипнула и картинно закрыла лицо руками. Плечи ее судорожно тряслись, но один глаз поглядывал на Паулюса сквозь пальцы.
— У тебя осталось еще то прекрасное вино из Шабли? Помнится, оно лучше всего могло унять боль в моем несчастном сердце.
Все мудрые люди в замке дружили с Барбарой. И брат Паулюс с ней дружил. Поэтому у него всегда бывало самое свежее молоко, еще горячий хлеб, мед с лучших пасек. А к нему она заглядывала, чтобы унять боль в своем несчастном сердце, которое было у нее очень большое. Но, вправду, очень доброе.
— Нет, Барбара. Шабли не осталось. Мы вчера со Скрибом славно посидели. Но у меня есть прекрасное вино из Пуату. Попробуй! — он пододвинул к ней нетронутую Сержем кружку. — От чего сегодня болит твое сердце, Барбара? — спросил монах участливо.
