— Вы долго гуляете — должно быть, уже замерзли?
— Долго? Я не заметила, — улыбнулась Катрин. — И вовсе не холодно. Здесь, наверное, красиво летом?
Она отвернулась, рассматривая сад и представляя, как он может наполниться детским гомоном. Уже совсем скоро. А она до сих пор так и не сказала своему супругу о ребенке. Эта тайна терзала ее. Что мешало ей рассказать, и сама не знала. Ее мучило то, что она скрывает правду так же, как и Серж когда-то. Но не меньше ее тревожило опасение, что он может не принять эту правду. И день за днем откладывала их разговор.
— Не помню. Меня увезли отсюда совсем ребенком. Наверное, этот сад почти не слышал детского смеха. Ни эти липы, ни эти вязы…
Катрин вздрогнула и взволнованно сказала:
— Обещайте мне, что ни одного из наших детей никогда не увезут отсюда!
— Только если они сами того не захотят, — ответил Серж, притянув ее к себе и прижав ее голову к своему плечу. Мучительная нежность, как всегда, когда она была рядом, пронзила его душу. Нежность удвоенная — ведь в ней самой теперь билось два сердца.
— Катрин, — глухо проговорил он, — вы верите мне?
— Я верю вам, — прошептала она, замирая в его руках от счастья. — И я… я должна сказать… я давно, наверное, должна была рассказать вам… я…
Замолчала, снова не умея произнести самого важного.
Он шумно выдохнул. Прижал ее к себе еще крепче — еще надумает сбежать! — и спокойно спросил:
— Так значит, в монастырь вы собирались, нося под сердцем мое дитя?
Глаза ее округлились от удивления. Он знает! Знает! И неожиданно по щекам потекли слезы. Теперь, должно быть, она совсем ужасно выглядит. А ведь так старается быть всегда для него самой красивой.
— Да, — едва слышно прошептала Катрин. — Нет, я не знала. Тогда еще не знала, — всхлипнула она и посмотрела на маркиза. — Простите меня.
— Прекрасный сюжет для канцоны, которую я никому не спою — только вам, — ответил Серж, вытирая ладонью слезы на ее лице. Дыхание перехватило. Она никогда, никогда не плакала при нем. Подчас он думал — может ли она плакать, умеет ли это ее гордое сердце? — Как вы полагаете, дает мне это право чувствовать себя хоть немного менее виноватым перед вами, моя маркиза?
— Вот уж нет, — улыбнулась она сквозь высыхающие слезы. — Будете еще более виноваты, что я не решалась вам об этом рассказать.
— Как вам будет угодно, моя госпожа, — так же спокойно, серьезно и торжественно произнес трубадур Скриб, нежно касаясь губами ее щеки, но маркиз де Конфьян тоном, не терпящим возражений, добавил: — А теперь идемте в замок, к огню — вы совершенно продрогли.
