— Фройляйн танцует? — спросил он.
— С удовольствием танцует, — с придыханием ответила Карин, спорхнув, будто птичка, с подоконника.
Он обнял ее, резко придвинул к себе, развязно зашарил рукой по спине, словно бы устраивал ее поудобнее. И повел в танце. Все так же не чувствуя под ногами пола. Он был слишком пьян, чтобы что-то чувствовать. И одновременно с этим слишком сильно чувствовал свое собственное тело, которое слушалось и поддавалось неточно, рвано, совсем не так, как ему представлялось.
Потом они оказались в ее квартире, на знакомой с какого-то времени кушетке. Он узнал эту кушетку по забавному узору на зеленой ткани. Мелкие бежевые цветочки. Такие подходят для детской комнаты. А не для комнаты шлюхи.
Карин лежала под ним, он еще до конца не разделся, снял только мундир и рубашку, но уже стянул с нее лиф платья. И мял ее большие полные груди. Она тихонько охала и подавалась навстречу его прикосновениям. Он глупо думал о том, были у нее дети или нет. Грудь совсем не девичья, хотя формы не потеряла. Он наклонился и стал целовать ее, чуть втягивая в себя ее горячую кожу и все сильнее возбуждаясь. А потом вдруг понял — это он не Карин, это он Грету сейчас целует. Это ее груди он мнет. Ее он хочет до дрожи. Так, что почти задыхается.
Он втянул носом воздух и перекатался на спину.
— Прости, я пьян. Слишком. Не могу, — прохрипел Ноэль, сосредоточенно глядя в потолок и сдерживая шумное дыхание.
— Это ничего, — ответила Карин. И тут же оказалась на его голой груди. Несколько мгновений она смотрела на его лицо, будто завороженная, и, наконец, тихо сказала: — Какой же вы красивый, господин лейтенант. Я бы всю жизнь только вас целовала.
Он ничего не отвечал. Он продолжал смотреть в потолок. Когда она стала частыми легкими поцелуями покрывать его лицо, он ничего не говорил. Ему следовало бы уйти сейчас же. А она зачем-то бормотала:
— Я помогу, я помогу вам.
Ее губы спускались все ниже. По подбородку к кадыку, к ключицам. Язык исследовал его кожу там, где ее не покрывали рыжеватые волосы. Она чуть прикусила его сосок и двинулась ниже, к животу. До тех пор, пока не нашла застежку брюк. В тот момент, когда ее дыхание коснулось внутренней стороны его бедра, он, чувствуя только снова резко образовавшийся в горле ком, оттолкнул ее и бросился в уборную. Его выворачивало. Как в детстве, когда отравился испорченной рыбой, поданной на стол. Еще хуже ему становилось от запаха собственной блевоты.
