На этом разговоры о будущем прекратились. Наступило Рождество. В сочельник они втроем были в церкви. Они сидели среди соседей по деревне, и у всех в глазах был особенный блеск. Вот Альфред и Эльсе с детьми, а там — Андерс и Агнес Фьелльсгорь, вон там — Сиверт Мэсель и Ольга Динестёль и много-много других. Все были в церкви, а Тереза сидела за органом и поглядывала в зеркало, приближаясь к концу рождественского псалма «Чудесна земля». И мой папа был среди них. Он сидел впереди рядом с бабушкой, дедушкой и мамой, и у нее в животе рос малыш, и этим малышом был я. Что-то особенное было в том нарядном и торжественном собрании, где все превосходно друг друга знали, но в то же время открывали друг в друге новые стороны. Прекрасно и непривычно, и Альма чувствовала, как рождественский покой наполняет ее и приносит успокоение.
Наступил новый, 1978 год.
Подоспел январь с короткими, морозными днями. Даг какое-то время проводил в мастерской у Ингеманна. Помогал поддерживать порядок, убирать мусор, накопившийся с осени. Он подметал пол, сжигал старый хлам, раздобыл немного дизельного топлива, чтобы все быстрее разгоралось. А больше делать было нечего. Он снова принялся подолгу валяться в постели по утрам. Нашел свои старые комиксы. «Дональд Дак», «Фантомас» и «Серебряная стрела». По вечерам он уезжал куда-то на своей машине. Ингеманн купил ему очень дешевую машину и привел ее в порядок к его восемнадцатилетию, летом, почти три года назад. Альма не знала, где он. Она обычно просыпалась в темноте и гадала, вернулся ли он домой. Сколько было времени? Час? Три? Шесть? Она лежала неподвижно, холодея и прислушивалась. Но он в конце концов возвращался. Ничего страшного не случалось.
Наступил февраль. Выпал метр снега. Электричество время от времени пропадало. В марте с юго-запада повеяло теплом, с деревьев капало, с крыш текло, дороги стали скользкими, как мыло. Потом подуло с юго-востока, и снова пришла настоящая зима. Снегопад продолжался три дня, и когда он наконец прекратился, наступили долгие теплые солнечные дни полного покоя. Снег осел. Наступил апрель с долгими светлыми днями. Спокойная река открылась. Лед сошел, вода блестела на солнце. По вечерам пахло сырой, влажной землей. Волосы Дага отросли и стали почти как прежде, до армии.
Однажды вечером, когда он выезжал на машине, Альма спросила, куда он собрался.
— Прокатиться, — ответил он коротко.
— Куда? — спросила она.
— А тебе что за дело? — ответил он резко, хлопнул дверью и уехал. Она сделала вид, что ничего не произошло, но его слова не шли из головы. Они залегли куда-то и непрестанно причиняли боль. И, пока Ингеманн той апрельской ночью крепко спал, она мучилась бессонницей. «А тебе что за дело?» «А тебе что за дело?» Она слышала его голос. Говорил Даг, но она не была уверена. Добрый, хороший Даг. Ей казалось, она слышала его смех. Она задремала, но резко проснулась. Ей снилось, что она стояла у колыбели, он был младенцем, но в колыбели его не было. Колыбель была пуста, хотя еще покачивалась. Она встала, прокралась босиком к его двери. Постучала, распахнула дверь. Он не спал, лежал в одежде прямо на одеяле, а на животе был раскрытый комикс про Дональда. Он сперва испугался, словно ему показалось, что случилось нечто ужасное. Потом успокоился. И даже улыбнулся.
