А разве так можно, спросите вы, даже с этой, как её, литературой? Покинуть, навсегда… Как раз с ней можно всё, бумага терпит, смыслы рождаются, шаркающая кавалерийская походка по мановению пера превращается в вальсирующую иноходь, и многое можно успеть рассказать до первых петухов. Главное, один раз усомниться: «Почему Юра, почему не я?», и дальше уже под мостом, как Чкалов. «В Галилее полно целителей, которые справились бы и с больным зубом, и с переломом, но сделать эту сложную операцию мог только я. Это был мой долг, написанный огненными буквами на скрижалях моего сердца», – подтверждают в романе смысл любой исповеди. И потом, какая разница о чём, главное – как, с кем, в каком количестве. «Мы покурили ещё, и я стал рассказывать легионерам о зелёном драконе, покрытом изумрудной чешуёй, во чрево которого попадают грешники».
И всё-таки это литература, господа, взятая в оборот историей с рукописью, найденной на этот раз не в Сарагосе, а в Сирии, где её нашли то ли в сосуде, откуда выпустили очередного беса сомнения, то ли в армейском (арамейском) снаряде-капсуле, напоминающем комсомольское послание потомкам. Главное, всё-таки в этом, в литературности текста, одержимого памятью о Леониде Андрееве, Серафиме Саровском и ещё десятке апокрифических авторов. Как это делается на самом деле? В первую очередь с литературой. «Я велел ученикам держать её крепче, ещё тёплым от нагрева пессарием проник в неё, ухватил плод за голову и потянул на себя. Женщина завопила. Матфей, державший её правую ногу, побледнел и чуть не потерял сознание. – Держи крепче, старый дурак! – крикнул я, и это привело его в чувство».
Впрочем, отвлечься от чтения трудно, написан роман и хорошо, и легко, и довольно искренне, и всё в нём его героем оправдано, вплоть до мужеложства. Ловить за руку автора на предмет исторических погрешностей не стоит и пытаться – это библейский сёрфинг высокого полёта, документов проштудировано масса, сюжетная канва крепка, и мысли наши быстры, и поэтому претензии могут быть только к излишней художественности. Впрочем, без неё, наверное, никак, если уж речь, напомним, о литературе, об этой возвышенной мастурбации, и недаром один из пассажей в романе заканчивается той самой единственной частицей, как в монологе Молли Блум. «Каким-то образом я понял, что для согласия присоединиться к процессии должен сказать только одно слово «да» на египетском наречии».
Согласимся ли мы тоже – с подобным форматом «богословской» рефлексии – решать не одному прокуратору в наших краях, и поэтому стоит успеть разобраться с водными процедурами самим, без подсказки.
