Андрей ФЕФЕЛОВ. Вернемся к глобальной тенденции социального расслоения. Мы затронули РФ и Индию. А Китай?
Андрей ФУРСОВ.В Китае – разумеется, с китайской спецификой, – происходит то же, что и во всем мире. Рост неравенства в КНР достиг такого уровня, что это уже нашло отражение даже в научно-фантастических романах. Недавно в Китае вышел научно-фантастический роман Хао Цзинфана «Складной Пекин», получивший премию Хьюго – престижную международную премию в области научной фантастики. В романе ближайшее будущее Пекина показано таким образом. В Китае три группы населения: верхушка, средний класс и низы, их численность в Пекине соответственно 5 млн, 25 млн и несколько десятков млн. Различия между группами носят не только имущественный характер, но значительно более глубокий, затрагивая социобиологию – право на жизненное функционирование в виде бодрствования. Представители верхушки в романе бодрствуют сутки, 24 часа – с 6 утра одного дня до 6 утра другого. Потом они принимают лекарство и засыпают. И тогда просыпается средний класс, бодрствующий с 6 часов утра до 10 вечера одного и того же дня, т.е. меньше. Затем просыпаются низы, у них только 8 часов – с 10 вечера до 6 утра.
Здесь в научно-фантастической форме показан социальный процесс, который касается самой жизни. В связи с этим я вспоминаю фильм «Время», где социальные различия тоже связаны со временем, то есть с жизнью, с отведенным на нее временем. Но ведь по сути классовые различия уже трансформировались в социобиологические или, если угодно, в антропологические. Достаточно посмотреть – средняя продолжительность жизни, скажем, в том же Риме была 22–25 лет. Но римляне из высших групп жили по 75–80 лет. Также долго жила английская аристократия, при средней продолжительности жизни в 45 лет в Англии в конце XIX века. То есть, богатые и знатные уже последние 2-3 тысячи лет живут 80-85 лет. Это означает, что их социально-экономическое положение транслируется на время жизни; это значит, что, помимо прочего, эксплуатация есть присвоение не только чужого экономического продукта, но и – посредством времени – чужой жизни. И если в «счастливое тридцатилетие» (1945–1975) этот процесс пошел вспять, то ныне, особенно после исчезновения системного антикапитализма в лице СССР, все возвращается на круги своя. Капитализм обретает привычные очертания «железной пяты», пожирателя чужого времени. Немцы говорили о Lebensraum – пространстве для жизни, ныне впору говорить о Lebenszeit – времени для жизни, времени-как-жизни, пожирая которое умирающий капитализм пытается продлить свою жизнь.
