— Крестьяне — не политики, — продолжал Латур. — Они не верят пропаганде, они верят только фактам. В конце концов, все мы, по существу, одинаковы. Все мы хотим жить в мире, разводить скот, сажать огороды, воспитывать детей.
— И продавать нефть, — добавил Джи Джи.
— И продавать нефть, мистер Хартни.
Только после того как «роллс-ройс» тронулся, Джи Джи заговорил снова.
— Латур — оптимист, — сказал он. — У него это как хроническое заболевание, вроде диабета или чего-то в этом роде, прямо-таки в крови. Такой уж он есть. А вы как думаете?
— А я думаю, что у него может кое-что получиться, если брать эксперимент в целом. Но вот относительно праздника для крестьян-горцев — тут я что-то сомневаюсь.
— А что с праздником? Почему вы сомневаетесь?
— Ну, а если некоторые молодчики из милиции надумают пожаловать на этот праздник?
— Да, вот это будет дело! Да еще какое!
Меня разбудило звяканье фужеров на полке.
Начинало светать, и в открытое окно я мог видеть необъятное, неподвижное желтое небо; легкий ветерок шелестел листьями цветов на подоконнике.
Вновь зазвенели фужеры, и я приподнялся, напрягая слух. Сквозь дребезжание стекла послышался все нарастающий гул, похожий на далекий, приглушенный рокот барабана. Продолжая прислушиваться, я сел на кровати; донеслось отдаленное гудение самолета, взмывающего в бездонную глубь неба. Шум удалялся, становился все слабее и, наконец, затерялся в шелесте бриза. Снова прогрохотал барабан. И только теперь, окончательно проснувшись, я все понял. Это была бомбардировка; это был, как я сообразил, ответ армии на обстрел из «базуки» — слухи оказались правильными. Где-то, возможно километрах в сорока от того места, где я лежал, пылала деревня. Кто-то умирал — мгновенно, без боли; кто-то — раненый и изуродованный — корчился в предсмертной агонии. Меня вновь охватило знакомое еще со времен войны ощущение какой-то причастности к разыгравшейся трагедии.
Удар, еще удар… Я мысленно представил себе два разрыва совсем рядом с целью; воронки — разверзнутые огнедышащие пасти; танцующее пламя среди низкорослого кустарника.
Удар, еще удар… Одно или два прямых попадания… Воображение нарисовало мне тела, которые корчились среди горящих развалин. Я вспомнил строчки из нелегально распространявшейся в Эль-Милии антивоенной брошюры с воспоминаниями французского военного врача: «Прошло двенадцать часов, прежде чем подошла пехота и навела порядок. Мы нашли трех израненных детей. Один из них оказался слепым. Собаки уже успели обглодать мертвых…»
