— Так профессор. был твоим слугой? — брови Недолужного, похожие на двух черных пушистых гусениц, полезли на лоб. Вырвич фыркнул.
— Ты можешь представить пана Лёдника чьим-то слугою?
Недолужный в ужасе затряс головою. Легче представить, как литовский
подскарбий Тризна, что в кресло не влазит, для которого король приказал специальную скамью во время сойма ставить, бодро танцует мазурку.
— Ну вот. Лёдник и тогда был таким же. Взялся за мое образование.
— Ой-е... — Винцук, очевидно, представил, как это — когда такой учитель около тебя постоянно. — Чтоб он облез неровно. И ты что, не выдержал и отпустил его на волю?
Прантиш отвел глаза и еле заметно покраснел.
— Да нет. Так получилось, что он сам себе добыл свободу и шляхетство. По справедливости и соответственно Статуту. На поле боя.
Однокурсник Прантиша помолчал, привыкая к новостям.
— И как же вы сейчас?
Прантиш широко улыбнулся.
— Знаешь, мы с доктором столько раз друг другу жизни спасали, не сосчитать. И, приятель, так случилось, что сейчас самые близкие мне люди на свете — это пан Бутрим и пани Саломея Лёдники. Вот так.
И снова сокрушенно вздохнул.
— Вот только от наказаний это меня не спасает. Холера.
— Холера. — согласился Недолужный, и приятели двинулись в сторону профессорского кабинета, печальные, как деревянные статуи святых в базилианском храме.
Кабинет заведующего кафедрой практических наук напоминал почему-то подземелье, хотя и находился на втором этаже: но то ли от тяжелой мебели из черного дерева, то ли от пыли фолиантов, которые своим весом прогибали полки, то ли от зловещего блеска химических инструментов и сосудов с заспиртованным неведомо чем, о коем лучше не знать доброму христианину, — здесь чудился мрак и пробирал, как от мороза, озноб. А наибольший страх нагонял восковой анатомический муляж, заказанный лично Лёдником во Флоренции. Муляж представлял собой наполовину рассеченный бюст молодого мужчины, причем все содержимое головы и грудной клетки было показано очень правдоподобно. И мышцы, и вены, и глазное яблоко, и кости.
Правда, сам хозяин кабинета, возвышавшийся над столом размерами с небольшой плац подобно черной скале, о которую разбиваются надежды бедных студиозусов, нагонял страху поболе заспиртованных тварей и раскрашенного воска. Даже Вырвич, которого профессор упорно не замечал, продолжая что-то корябать пером, нервно переминался с ноги на ногу и пытался проглотить вязкий ком боязни. Наконец профессор Лёдник смилостивился поднять глаза на Прантиша и отбросил перо.
