— Этого серебра едва хватит на буханку хлеба, мой лорд. Цены растут день ото дня.
Великий Регент вздохнул.
— Бедным придется потерпеть. Белая Госпожа и так уже много вложила в Сонливию.
Возмущение, которое неделями копилось в душе Эремула, наконец вырвалось наружу.
— К чертям ее вложения! Как насчет жертв, которые мы уже принесли? Тысячи мертвецов. Еще сотни спроважены на Небесные острова. Скоро этот Совет будет управлять умирающим городом. И голод — это еще не самое худшее, — добавил он, тут же пожалев о последних словах.
Тимерус откинулся назад на своем троне. Глаза его зло блеснули, но в нем пробудился интерес.
— О чем ты говоришь?
Эремул сделал глубокий вдох. Он дожидался подходящей минуты, чтобы поднять эту тему. Сейчас явно неподходящий момент. Тем не менее он ничего не выиграет, если будет тянуть время.
— Я полагаю, что мы в большой опасности, — сказал он, тщательно подбирая слова. — В ночь убийства Салазара я вернулся домой и обнаружил, что меня ожидает мой слуга. По крайней мере, я считал его своим слугой. Он говорил о каре. О возвращении на родину для подготовки крестового похода. Я заверяю вас, этот человек, Айзек, — не был человеком. — Он окинул взглядом огромный стол. На лицах магистратов читался вежливый интерес и недоверие. — Я провел последний месяц, изучая все имеющиеся в этом городе тексты, где хотя бы мимолетно упоминается раса, которую сейчас мы называем Исчезнувшими. Я полагаю, что они вскоре вернутся на эти земли, плывя на восток через Бескрайний океан.
Тимерус снова приподнял бровь.
— С какой целью?
Подавшись вперед, Эремул впился в Великого Регента пророческим взглядом.
— Они намереваются уничтожить всех нас.
Его заявление было встречено гробовым молчанием. Он ожидал услышать смех или по крайней мере один–два смешка.
Тимерус покачал головой.
— Я не верю тебе, глупец, — медленно сказал он.
Это поразило Эремула:
— Я высоко ценю вашу щедрую оценку моего интеллекта.
— Нет… ты не глупец. Ты сломленный человек, к тому же страдающий галлюцинациями.
— Да подождите одну богами проклятую минуту!
— Все это понятно, — мягко вставил Тимерус. — Ты так долго жил в страхе, что просто не способен принять внезапную перемену судьбы. Ты цепляешься за свою паранойю, как дитя за материнские соски.
Слова Тимеруса задели какую–то чувствительную струну в его душе. Пробудило нечто болезненное и жуткое.
— Не смей относиться ко мне свысока, ты, сукин сын!
Служительница Белой Госпожи вздрогнула:
