– Красивый мужчина имеет право на маленькие причуды, ему это даже к лицу, – с дипломатическим изяществом, полушёпотом, на родном языке леди атташе заметила ей переводчица при посольстве.
Эдит Хэйзерлей, шедшая позади, наблюдала сцену от начала до конца. Малколм не переставал восхищать её – его характер, лёгкий, как облака, как морская пена, неиссякаемая нежность, проливающаяся на всё вокруг равно: на бродячих кошек и глав государств, на великие монументы и на хрупкие цветы и травы – прославленный кокот как будто брал любовь горстями из рук самого Пречистого, концентрировал её в своём сердце и раздавал миру – потому не любить его было невозможно – это свойство Малколма очаровывало, наполняло гордостью, счастьем, но и немного печалило Эдит – она чувствовала, что как бы ни была сильна его любовь к ней, он сам – солнце, неспособное светить в одну сторону, ясное сияние, которое невозможно ни присвоить, ни удержать…
Они дышали часто, жадно, но всё не могли надышаться. Почти одинаковые стройные тела, лилейно, ирисово белые, накрытые наспех сброшенной одеждой, освобожденные от страсти, казались легкими, как шарики, надутые гелием. Вот-вот взлетят. Стоить только вздохнуть поглубже…
Они лежали рядом, чуть соприкасаясь встрёпанными головами, плечами, бедрами на посыпанном опилками деревянном полу недостроенной мансарды роскошного особняка, арендованного леди атташе: все дни и часы любви, отведенные им провидением, они прятались, как подростки, но это не было никому из них в тягость – решение не связывать друг друга они приняли однажды вполне осознанно, и старались не поднимать болезненной темы о стабильности отношений.
Малколм ласково запускал руку ей под рубашку, застёгнутую сейчас только на две центральные пуговицы, и бережно гладил шрамы, всякий раз с удивлением обнаруживая их нежную выпуклую шероховатость. Эдит вздрагивала и прикрывала глаза.
– Тебе больно?
– О, нет, нет… Просто шрамы – всегда самые чувствительные места на теле, и когда ты гладишь их, при каждом прикосновении, я опять будто вспоминаю, как мне вынимали внутренности, – она усмехнулась своим глубоким гортанным смешком, – только теперь мне кажется, что это ангелы вынимают и целуют их…
Они щекотали друг друга, тихо смеялись, катаясь по полу, стряхивали и сдували потом друг с друга мелкие ароматные опилки – Малколм никогда в своей жизни не бывал счастливее, чем в такие минуты, наедине с нею – и потом он часто спрашивал себя – в чём секрет? в чём разница между Эдит Хэйзерлей и всеми остальными? Почему с нею – ведь на самом деле разницы никакой нет, тот же самый набор простых действий – примитивная физическая близость приобретает совершенно иной, необъятный, космический смысл?
