Наверно, это было так. Точно я не знаю. Говорить об этом с Павликом не пришлось.
Эшелон шел без остановок до ночи. Он спешил на восток. На Дальний Восток.
Ночью на маленькой станции, когда за Павликом пришли два милиционера, он прыгнул из вагона, не устоял и, упав, ударился коленом о рельс…
Едва дослушав маму, я бросился к двери.
- Не ходи, - строго сказала мама. - Он сейчас спит. - И добавила вполголоса: - Фокусники…
Через полчаса громко ухнула перегородка. Это Павлик, вызывая меня, бросил валенком в стенку…
Он сидел в кровати, укрывшись до пояса одеялом. Там, где у Павлика было колено, рыжее одеяло вздулось, будто под ним лежал футбольный мяч. Столько бинтов намотали.
Я стоял и смотрел на эту одеяльную опухоль. Павлик тоже стал смотреть на нее: обоим было неловко.
- Болит? - спросил я.
- Сейчас не болит. Вчера здорово болело.
- Как это ты стукнулся?
- Об рельсу…
Мы замолчали. Нам впервые трудно было разговаривать. Павлик нехотя спросил:
- Тебе, наверно, все рассказали?
- Ага.
Я видел: ему не хочется рассказывать. Кому приятно говорить о своем поражении?
- Тетя Аня сильно плакала, - хмуро сказал я.
- Знаю… Беспокоилась.
- Думаешь, я не беспокоился? - сердито спросил я.
Павлик спокойно повторил:
- Я знаю. Но это же недолго. Завтра бы Милка все рассказала.
- Милка?!
Он даже вздрогнул.
- Милка? - сказал я. - Она знала?
- Ну… да, - кивнул Павлик. - Она же со мной была. До самой станции, до вагона. А ты думал, я никому, что ли, не сказал?
Такой был ветер в ту ночь… Наверно, раз в сто лет бывает такой ветер. С ног сбивал. А я шел. Я шел, чтобы правду узнать, а она…
- Что же она мне наврала? Я же ночью нарочно ходил…
- Она не виновата. Я ей велел два дня никому не говорить.
- И мне?
- Я ей просто сказал: «Никому». Ну, Владька, некогда же было!
- «Некогда»… - сказал я. - Ей, значит, можно было знать, а мне нельзя, да?
- Тебе же лучше. Тут бы из тебя все жилы вымотали: как, да что, да не знаешь ли… А так ты и по правде ничего не знал.
- Думаешь, проболтался бы, да?
(Конечно, молчать было бы трудно, когда видишь, как убивается Пашкина мать. Но он-то этого не знал. Как он смел во мне сомневаться?)
- Врешь ты, - сказал я. - Ты нарочно велел не говорить мне. Скажешь, не нарочно? Ну, скажи «честное морское».
Он молчал.
- Я тебе всегда все говорил, - с горечью сказал я. - А ты…
- «Всегда»… Что ты мне говорил?
- Все говорил! Как в ручей в овраге провалился, говорил! И как два патрона нашел! И как в тетрадке «кол» соскоблил, и как…
