Он разом, так, что я стукнулась лбом о переднее стекло, остановил машину, она даже крутанулась вокруг себя, встав задом наперед. Тут я повеселела, уже легко подняла голову и поглядела на Игоря. Он все сидел, вцепившись в руль, незряче глядел в темноту, и губы у него смешно дрожали…
— Что бы это значило? — спросила я; он молчал, только сильными своими пальцами судорожно перебирал баранку руля; тогда я сказала: — Такая вот неожиданная остановка, а?.. — Способен он, интересно, ударить меня или нет?.. — Уж не прикажете ли мне выходить?
— Да!
— Ай-яй-яй!.. — сказала я. — Такой интеллигентный и воспитанный с виду человек — и такое варварство!.. А позвольте узнать, где хоть мы обретаемся? — Странно: корпус машины был неподвижен, а я продолжала по-прежнему неудержимо вибрировать, но говорила одновременно с каким-то обреченным спокойствием.
— В районе Песочной…
— Сколько же до города-то, если не секрет?
— Километров двадцать пять…
— Это мне, значит, часов пять ходу. Да и дождь как из ведра, промокну я… А не знаете, электрички ночью ходят?
— Не знаю!
И вдруг мне сделалось так противно… И все вообще стало противно, и я сама, и он! Я только вздохнула:
— Ну, что ж, долг платежом красен! — открыла дверцу и вышла под дождь, захлопнула ее.
А Игорь рывком взял с места, умчался. И тогда я заплакала…
И сейчас помню, какой проливной дождь шел той ночью; и обжигающе-холодный ветер дул пронзительно; а темнота была такой густой и плотной, что ничегошеньки не было видно; я старалась только уж не сбиться с шоссе, ногами угадывала асфальт. Понимала, конечно, что промокну насквозь, испорчу и платье свое новое выходное, которое всего четвертый раз надевала, точнее — кримпленовый костюм — серый в голубую широкую полоску, и туфли испорчу… И простужусь, конечно… Но не это было главное: обидел меня Игорь, что высадил вот так под дождем за двадцать пять километров от города глухой ночью, заставил идти пешком, но виновата-то в этом я сама в первую очередь!.. То есть опять поддалась я своему характеру, не переборола его, вот и расплачиваюсь. Ну, не поцеловал он меня, так разве из-за этого можно было вот так, как я, бить его по самому больному, по собственной его матери? Какая уж ни на есть эта самая Маргошка, но ведь она-то его мать! И что же тогда, спрашивается, я сегодня утром не сказала ему этого, когда он только пришел ко мне? И ведь не скрыл он, что прятал на ночь цветы и конфеты в багажнике машины, и прямо ответил: «Не опоздал в университет!..» И только хохотали мы оба, хоть и тогда уже я понимала: врет он Маргарите Сергеевне про меня…
