и убился до смерти, отправившись на охоту с доктором. Его все любили, и смерть его навеяла тоску на эту горсть бесстрашных исследователей.»
— В «Daily News» слава Богу еще нет, — сказал Гэрри, пробежав нумер, пока я читал — но тебе надо будет остерегаться, чтоб не попало ей в руки, когда будет напечатано — чего не миновать рано или поздно.
Мы взглянули друг на друга со слезами в глазах.
— Бедный Джордж! бедная Летти! — вздохнули мы.
— Но надо же будет когда-нибудь сказать ей, — проговорил я погодя.
— По неволе, — возразил Гэрри — но это убьет ее, если она узнает так вдруг. Где твоя жена?
Она была в детской, но я послал за нею и сообщил ей недобрую весть.
Она старалась подавить свое волнение ради бедной Летти, но слезы текли по ее щекам, несмотря на все ее усилия.
— Как решусь я сказать ей? — повторила она.
— Тише! — произнес Джордж, схватив ее за руку и взглядывая на дверь.
Я обернулся: на пороге стояла Летти, бледная как смерть, с полураскрытыми губами, и тупо глядевшими глазами. Мы не слыхали, как она вошла, и не знали, сколько она слышала из нашего разговора — во всяком случае достаточно, чтобы не нужно было более ничего сообщать ей. Мы все бросились к ней; но она рукой отстранила нас, повернулась и ушла на верх, не сказав ни слова. Жена моя поспешила за ней и нашла ее на коленях подле кровати — без чувств.
Послали за доктором; она скоро очнулась, но несколько недель пролежала опасно больная.
Прошло около месяца после ее полного выздоровления, и она уже сходила вниз, когда я увидел в газетах известие о возвращении «Пионера»; но так как оно уже не имело для нас интереса, то я ни с кем не поделился этой вестью, тем более что сестре больно было бы слышать самое это имя. Вскоре после того, я сидел у себя и писал письмо — вдруг слышу громкий стук в парадную дверь. Я оторвался от своего занятия и стал прислушиваться, потому что голос посетителя показался мне не совсем незнакомым. Подняв глаза в недоумении, я случайно остановил взгляд на портрете бедного Джорджа — и не знал, во сне ли я или наяву. Я уже говорил, что он был изображен с рукою, опиравшейся на рукоять кортика. Теперь же я ясно видел, что указательный палец был поднят, точно в предостережение от чего-то. Я пристально вглядывался, чтоб убедиться, что это не игра воображения, — и еще заметил две кровяных капли, ярко и ясно выступавшие на бледном лице. Я подошел к портрету, ожидая, что и это явление исчезнет, подобно мертвой голове, но оно не не исчезало; только приподнятый палец, при близком осмотре, оказался маленькой белой мошкою, сидевшею на полотне. Красные капли были жидки, но конечно не кровяные, хотя я сначала не знал как объяснить их. Мошка была в состоянии спячки; я ее снял с картины и положил на камин под опрокинутую рюмку. Все это заняло меньше времени, чем потребовалось на описание. В ту минуту, как я отходил от камина, служанка принесла карточку и сказала, что джентльмен ждет в передней и спрашивает, могу ли я его принять. На карточке было имя Винсента Грива. «Слава Богу, что Летти дома нет,» — подумал я и вслух сказал служанке: «Просите; но если жена и мисс Летти придут домой прежде, чем этот джентльмен уйдет, — скажите им, что у меня гость по делу, и я прошу сюда не входить.»
