.
Глава 2
Куртуазный цвет (XI–XIV века)
Цвет, долгие тысячелетия остававшийся редким и загадочным и уже поэтому трудным для исторического исследования, после 1000 года становится заметнее и значительнее. Зеленый начинает играть в мире символов роль, какую не играл никогда прежде, и даже если он (как и остальные цвета) остается двойственным, а то и двусмысленным, теперь его скорее воспринимают позитивно, чем негативно. Он фигурирует в произведениях искусства и в поэзии, и при этом постоянно подчеркивается, как он любим государями и вельможами. С XII века зеленый цвет все больше привлекает витражных мастеров, эмальеров и миниатюристов, особенно в немецкоязычных странах, где недавно начавшаяся «экспансия» синего ощущается не так сильно, как в остальной Европе[62]. Спустя несколько десятилетий куртуазная литература сделает зеленый цветовой эмблемой не только растительного мира, но также юности и любви, а рыцарство отведет ему особое место в описании странствий и турниров. Одна лишь зарождающаяся геральдика пока не решается доверить ему важное место на своей скудной и ограниченной палитре: если в декоре гербов зеленого уже много, то на самих гербовых щитах – почти нет.
Если вдуматься, XII–XIII века, время наивысшего подъема средневековой цивилизации, были также и временем торжества зеленого. Конечно, по интенсивности и широте охвата это явление нельзя сравнивать с происходившей тогда же экспансией синего (недавно говорилось даже о «синей революции»), но все же речь идет об успехе как по количественным, так и по качественным показателям, который мы можем отследить и проанализировать, изучая многочисленные документальные источники. Зеленый цвет не только наращивает свое присутствие в повседневной жизни и материальной культуре, он приобретает в мире образов и символов такое значение, какого не имел никогда прежде.
Красота зеленого
Что считается красивым цветом в эпоху рыцарства и куртуазной культуры? Ответить на этот вопрос нелегко. И не только потому, что историк здесь рискует впасть в анахронизм, но еще и потому, что в ходе исследования он то и дело оказывается в плену у слов. О прекрасном, как и о безобразном, он узнает из текста. Но между реальным цветом живых существ и неодушевленных предметов, цветом, который человек воспринимает на самом деле, и цветом, который описывает тот или иной автор, может оказаться целая пропасть. К тому же при изучении этого периода историк, если можно так выразиться, лишен доступа к особенностям восприятия и вкусам отдельного человека. Он вынужден смотреть на все чужими глазами, и более того – через призму общества и его ценностей, аристократических и клерикальных. Вот почему суждения о красоте или безобразии прежде всего зависят от соображений морального, религиозного и социального свойства
