Я воображал себя покидающим Соловецкий остров с группой паломников, которые стояли на корме парохода, напряженно всматривались в неотвратимо уходившие за линию горизонта постройки монастыря и негромко переговаривались, будучи совершенно уверенными в том, что больше никогда не окажутся в этих местах. Впрочем, вернее было бы сказать, что возможность посетить остров им, скорее всего, еще представится, и не раз, но это будут уже совсем другие люди, потому что время изменит их.
Они будут выглядеть много старше.
Они будут думать о том, что уже были здесь прежде, будут извлекать из памяти воспоминания об этом месте, которых, что и понятно, не могло быть раньше.
А еще они будут ощущать себя частью островного пространства, то есть находить себя оторванными от остального мира, оставленными и забытыми здесь — в водах Дышащего моря посреди Восточно-Соловецкой салмы, в царстве царя Берендея, владевшего бескрайними просторами от Выговской волости до Петрозаводска, от мыса Канин Нос до Мурманска.
В Москву мурманский поезд прибывал к семи часам утра.
Я стоял в коридоре перед окном, и по моему лицу проплывали отблески пристанционных фонарей. Я видел низкий асфальтовый перрон, красного кирпича здание вагонного депо и привокзальные киоски, еще закрытые в это время и столь напоминающие разноцветные картонные коробки, сваленные в кучу и, кажется, приготовленные к всесожжению на задах магазина «Диета».
Все реже и реже грохоча на стыках, вагон постепенно замедлял движение, вздрагивал и наконец замирал.
Еще какое-то время я стоял неподвижно, затем поднимал стоящую на полу сумку и шел к выходу вдоль шеренги закрытых дверей. Представлял себе, как пассажиры прячут головы под подушки, заворачивают простынями скрюченные ноги, стонут во сне, ворочаются с боку на бок, не хотят выходить из вагона и просят вернуть их обратно в Мурманск.
— Ну и черт с ними, с уродами! — доносится вечно простуженный и оттого хриплый голос проводницы, которая уже стоит на перроне, курит, икает от холода и кутается в кобальтового цвета шинель.
Миновав здание вокзала, я вышел на площадь. Здесь было абсолютно пустынно, лишь несколько дворников уныло гнали по асфальту мятые обрывки газет, пустые бутылки да целлофановые пакеты.
А ветер подхватывал эти целлофановые пакеты и уносил их в сторону Краснопрудной и Сокольников.
На кругу работали поливальные машины, что напоминало заливку катка, рядом с которым вполне могла бы стоять девочка на фигурных коньках и в цигейковой шубе.
