— Ты права. Я поговорю с Энрике. Пусть забирает тебя на выходные. Это немного сократит срок твоего контракта.
— А потом? Что будет потом?
Жаклин пожала плечами.
— Если вина извращенцев будет доказана, никакие миллионы им уже не помогут. Я позабочусь о том, чтобы всё попало в прессу. Надеюсь, мы получим свободу, милая. Я очень надеюсь.
Всё случилось именно так, как и говорила Жаклин. Не прошло и недели, как мы вылетели в Нью-Йорк. Энрике рвал на себе волосы от отчаяния, очень натурально, рыдал у меня на груди, казнил себя за то, что мой контракт перепродали, и теперь мне придётся пять дней развлекать некого Дугласа. Положительным было то, что срок рабства сократился до четырёх месяцев. Я не проявляла интереса ни к чему, показывая полное безразличие. Мой муж клялся, что, как только это закончится, увезёт меня на экзотические острова, где я смогу забыть всё, стать прежней Эвой. Я слушала весь этот бред вполуха, представляя, с каким удовольствием буду давать показания против мерзавца в суде. Энрике испортил мне жизнь. Этого я не могла простить.
— Ты меня слушаешь, детка?
Самолёт приземлился. Мы ехали по широкой улице.
— Каждую неделю тебя будет обследовать хороший врач.
— Оставь врача в покое. Лучше скажи, что ты узнал о смерти моего отца? Помнится, ты нанял детективов…
Энрике опешил.
— Итак ясно, на чьих руках его кровь.
— Мне нужно имя, конкретное имя. Я должна знать, кто отдал приказ нажать на курок.
— Конечно, милая, я всё узнаю.
Я закрыла глаза и снова погрузилась в свои мысли. Слушать сладкие речи мужа было противно.
Жива, всё ещё жива, и даже в своём уме! Я лежала на мягкой кровати, прикованная цепью к стене. Атласные простыни приятно охлаждали покрасневшую кожу. Порка не представлялась для меня суровым наказанием. Мой хозяин был немолод. Силы были не те, а вот желание причинять боль осталось. Потенция угасала, и этот факт особенно злил садиста. Его уже не возбуждало ни молодое тело, ни способы истязания.
— Зачем я Вам, хозяин?
— С тобой я получаю моральный оргазм, куколка.
Дуглас получал настоящее удовольствие, убивая меня морально. Пять дней в неделю я ела из миски, как собака, спала в его комнате на коврике, если он того желал, часами стояла голой на мраморном парапете, обмазанная серебряной краской. Я делала много вещей, о которых сейчас вспоминаю с отвращением.
— Лижи, куколка.
Носок кожаных ботинок упёрся мне в лицо. Сопротивляться было бессмысленно. Я как-то попробовала и сразу же узнала, что такое электрошокер. Вкус крема для обуви надолго остался в моей памяти. Я жадно впитывала свои эмоции, пыталась запомнить любую мелочь. Чтобы тогда, когда придёт мой час, жалость не затмила мой разум, а моя рука не дрогнула. Выжить, выжить любой ценой…
