– Ваше имя?
– Дон Фернандо де Ла-Куэва.
Хмурое лицо дона Бласа еще более помрачнело: оглядев арестованного, он заметил, что у дона Фернандо красивое лицо, светлые волосы и что, несмотря на опасность, которая ему грозила, черты его выражают полное спокойствие. Дон Блас задумчиво смотрел на молодого человека.
– Какую должность вы занимали при кортесах? – спросил он наконец.
– В тысяча восемьсот двадцать третьем году я учился в севильской коллегии; мне было тогда пятнадцать лет, ведь теперь мне девятнадцать.
– На какие средства вы живете?
Молодого человека, видимо, покоробила бесцеремонность этого вопроса; однако он сдержал себя и ответил:
– Мой отец, бригадир армии дона Карлоса Четвертого (да будет благословенна память этого доброго короля!), оставил мне небольшое имение поблизости от этой деревни; оно приносит мне двенадцать тысяч реалов дохода. Обрабатываю землю я сам с помощью трех слуг.
– Которые, без сомнения, вам очень преданы. Настоящий очаг герильи! – прибавил дон Блас с горькой усмешкой. – В тюрьму, в одиночку! – приказал он своим людям, уходя.
Несколько секунд спустя дон Блас уже сидел за столом и завтракал. «Шести месяцев тюрьмы, – решил он, – хватит, чтобы согнать с его лица яркие краски, свежесть и выражение дерзкой самонадеянности».
Часовой, стоящий у входа в столовую, быстро поднял карабин; он преградил дорогу старику, который пытался проникнуть в столовую следом за слугой, подававшим блюдо. Дон Блас подошел к дверям; позади старика он увидел девушку, которая заставила его позабыть о доне Фернандо.
– Какая наглость врываться ко мне во время завтрака! Да войдите же, наконец, и объясните, что вам угодно, – произнес он.
Дон Блас, не отрываясь, смотрел на девушку; ее чело и глаза, казалось, излучали ту невинность и небесную благость, которыми дышат изображения прекрасных мадонн итальянской школы. Дон Блас не слушал старика и забыл о завтраке. Наконец он очнулся от грез: старик уже в третий или четвертый раз объяснял ему, что необходимо выпустить на свободу дона Фернандо де Ла-Куэва, который уже давно считался женихом его дочери Инесы, здесь присутствующей, и должен обвенчаться с ней в ближайшее воскресенье. При этих словах глаза грозного начальника полиции загорелись таким мрачным огнем, что ужас охватил не только Инесу, но и ее отца.
– Мы постоянно жили в страхе Божием; мы ведь старые христиане, – пробормотал старик, – мой род очень древний, но я беден, и дон Фернандо – хорошая партия для моей дочери. Я не занимал никакой должности ни во время нашествия французов, ни до того, ни после.
