— Это, что ли, Ладога? — спросил я у спутников.
— Не, это Любша, — ответил мне Ярослав.
— Э, и чья это Любша?
— Новгородская. Была…
Ярослав, в отличии от Торира, был более многословен. Место очень козырное — удобная излучина между Волховом и ещё одной речкой. И понятное дело, тут влепили крепость. Причём кто конкретно — мужики мои не знают. Но зато говорят, что переходила она из рук в руки много раз, как та избушка лесника из анекдота. И самое весёлое, конец у истории крепости тоже презабавный. Словене, наконец-то, твердо закрепились в этой излучине, построили каменные стены, что вообще говоря в этих местах редкость, и объявили это северными воротами Новгорода. Правда, вторую створку это калитки тоже не забыли — тот самый Ладожский торг, на который мы направлялись, был как раз на другом берегу, на западном. И он тоже довольно часто менял хозяев. Так вот, Любша стояла себе, новгородцы грозили, так сказать, отсель шведу и прочим данам, а потом случился цирк — вода тупо ушла. Вот так — река отступила от крепости, берег чуть обмелел, и крепость как бы зависла. Стала стоять слишком далеко от берега, подходы для лодок у неё страсть какие неудобные стали, вторая речка, не Волхов, так вообще чуть не пропала напрочь при этом катаклизме, что длился, по словам моих спутников, не один год. В итоге хватило одного прохода очередной дружины скандинавов «за зипунами» мимо этого защитного сооружения, при котором Любша не смогла ничего противопоставить грабителям, и, собственно, всё, закрыли крепость. Оставили пост сторожевой и окончательно сконцентрировали усилия на западной створке северных ворот Новгорода — на Ладоге. Ну или как то так история в устах мурманов звучала — они друге дружке частенько противоречили в повествовании и даже спорили по этому поводу периодически.
Мы повернули ещё раз, следуя за руслом Волхова — и на этот раз мужики сами мне сказали:
— Ладога.
Торг мы опознали по большому количеству снующего на различных плавсредствах народу. Мы шли на вёслах мимо достаточно длинной деревянной стены, кругом сновали маленькие лодки, лодьи побольше, и совсем здоровые. Больше даже той, на которой Торир к нам первый раз заявился. Подобие порта представляло собой массивные пирсы, вдоль которых стояли корабли. Разные, похожие на драккары, на ладьи, на галеры, какие-то восточные посудины даже затесались, непонятно как сюда попавшие, я всего штук десять насчитал. Потом шли суда поменьше, как Торировская лодка. Потом — вообще бардак. На песчаном пляже и громадной поляне, примыкающей к нему, был какой-то табор и куча сваленный чуть не в кучу плавсредств самого разного вида. Длинных и коротких, побольше и поменьше, даже какое-то подобие байдарки было. Вот к этому столпотворению мы и стали править нашу лодку.
