— Инцидент исчерпан. Идем искать заведение общепита. Ерошка вскинул глаза. В них все еще был излишек сырости, но «ухи» уже принимали нормальную окраску.
— Если еще раз коснешься финансовых вопросов, поступлю с тобой как Нэлька и Зинка, — сурово предупредил я. — Или как Софья Мироновна с Мотей. Она сочла меня твоим папашей, значит, имею право…
Он не возмутился. Конфузливо шмыгнул носом, хихикнул:
— Не надо как Мотю, я уже большой. Лучше просто дай по шее тума`ка.
— Чего-чего?
— Тума`ка, — увесисто повторил Ерошка. И на ходу пнул кроссовкой блестящую пивную пробку.
— Могу и дать. Только надо говорить «ту-ма-ка`». Грамотей…
— Можно и так… Но «тума`ка» больше подходит.
— Для твоей шеи? — хмыкнул я. Он глянул искоса и буркнул:
— Не для шеи, а для стихов…
— Это для каких же?
Ерошка поддал ногой очередную пробку. Вздохнул:
— Которые… я сочинил.
Я помолчал, переваривая информацию. Надо же — он сочиняет стихи! И сказал очень осторожно:
— А про что они?
— Ну, так… про обезьяну…
— Из-за которой ты ногу ободрал? — вспомнил я.
— Не… Про другую. — Ерошка шел сбоку от меня, с опущенной головой, на которой все еще сохранялась «интеллигентная» прическа.
Я сказал с прежней осторожностью:
— Может, расскажешь… стихи-то?
Ерошка не стал упрямиться. Лишь спросил тихонько:
— Смеяться не будешь?
— Я, по-твоему, кто? Полная скотина?
— Ну ладно… — И, не поднимая головы, он забубнил на ходу. Негромко, но разборчиво:
У меня жила макака —
Очень вредная была.
Я разок ей дал тума`ка,
И тогда она ушла.
Насовсем…
Хоть была она вреднюга,
Но меня печаль грызет.
А она живет на юге
И обратно не придет.
Никогда…
Иногда меня заплакать
Даже тянет по ночам —
Так мне жаль мою макаку,
Что я стукнул сгоряча
Кулаком…
Он попыхтел, словно закончил тяжкую работу. И буркнул:
— Ну вот… все…
— М-м… у тебя несомненный литературный дар, — сказал я почти честно.
Он хихикнул — знакомо так, «по-ерошечьи»:
— Есть в кого…
— Это в кого же?
— Мало ли… А тебе понравилось?
— Да… Ощущается в твоих виршах этакая… драматическая струна…
Ерошка вдруг развеселился:
— Чего-чего? Это же дурацкие стихи! Шуточные! А ты думал, в них душевное страдание? Ха!..
Я хотел сгрести его за кофту и дать тумака. Или поступить как с Мотей. Но этот «Кикимора» отскочил и заприплясывал в трех шагах.
— Иди сюда, пиит недозрелый! А то хуже будет! — зверски сказал я.
Он, танцуя, вытянул руку:
— Смотри! Вон столовая.
Мы подошли. Дверь была распахнута, но поперек прохода висел шнурок с табличкой «Обед».
