Машинально он протянул руку. И с неловкостью убрал ее, когда вспомнил.
Сандос не поднялся из кресла, поставленного возле окна, и поначалу не хотел или не мог смотреть в сторону Кандотти. Джон видел архивные снимки Сандоса, но тот оказался гораздо меньше ростом, чем он представлял, и значительно более худым; старше, но не настолько, как ожидалось. Как там считали? Семнадцать лет занял путь туда, почти четыре года на Ракхате, семнадцать лет Сандос добирался обратно, но все это с поправкой на релятивистский эффект из-за полета при околосветовой скорости. Родившемуся на год раньше отца Генерала, которому сейчас под восемьдесят, Сандосу было, по оценкам физиков, примерно сорок пять. Судя по его виду, некоторые из этих лет оказались трудными.
Молчание затянулось. Стараясь не глазеть на руки Сандоса, Джон прикидывал, не лучше ли ему просто уйти. Еще слишком рано, думал он. Фолькер, наверное, свихнулся.
Затем наконец он услышал вопрос Сандоса:
— English?
— Американец, святой отец. Брат Эдвард англичанин, но я — американец.
— Нет, — сказал Сандос после паузы. — La lengua[1]. English.
Джон с удивлением сообразил, что понял неверно.
— Да, я немного говорю по-испански, — если вам так удобнее.
— Это был итальянский, creo[2]. Antes[3]… раньше, я имею в виду. В больнице. Сипадж си йо…
Сандос умолк, близкий к тому, чтобы расплакаться, но сдержался и медленно произнес:
— Было бы лучше… если б я слышал… только один язык. Английский подойдет.
— Конечно. Нет проблем. Будем держаться английского, — сказал потрясенный Джон. Никто его не предупредил, что Сандос настолько не в себе. — Я ненадолго, святой отец. Хотел лишь представиться и поглядеть, как ваши дела. Нет нужды спешить с подготовкой к слушаниям. Я уверен, что их можно отложить, пока вы не выздоровеете достаточно, чтобы…
— Чтобы сделать что? — спросил Сандос, впервые посмотрев на Кандотти.
Глубокие морщины на лице, нос с горбинкой и широкие скулы, явно указывавшие на индейских предков, — воплощение стоицизма. Джон Кандоти не мог вообразить этого человека смеющимся.
«Чтобы защищать себя», — собирался ответить Джон. Но это прозвучало бы нехорошо.
— Чтобы объяснить, что произошло.
Тишина внутри резиденции была особенно заметна у окна, откуда доносился нескончаемый городской шум. Женщина по-гречески бранила ребенка. Туристы и репортеры слонялись вокруг, перекрикивая постоянный гул всегдашних ватиканских толп и транспорта. Дабы Вечный Город не развалился на куски, не прекращались ремонтные работы — орали строители, скрежетали машины.
