Мы вышли из церкви умытые, перевязанные, чинно осенили себя крестным знамением и направились в сторону костела.
Там отпевали усопшего, хорошо нам знакомого молодого паписта из местных татар. Покойный лежал в красивом гробу, хитро постреливая глазками. Католический фазер, напротив, выглядел несчастным и фрустрированным от того, что его прихожане тусуются вокруг гроба, чем-то обмениваясь. Мы совершенно потерялись в этой суете, но, к счастью, заметили Анатолия, который нам объяснил, что на похоронах выгоднее всего можно обменять доллары. Попросил не отрывать его от дел, так как именно сейчас котировки необычайно высоки. Но мы пали ему в ноги, требуя исповеди. Он колебался. В конце концов иудео-христианское в нем одержало победу над жидо-масонским, и он сделал знак следовать за ним. Втроем, крадучись, мы вышли из храма. На улице, за углом, в полной темноте мы признались в убийстве своих жен и последующей изнурительной для мозга мастурбации. Он, добрый человек, отпустил нам грехи, мы по очереди приложились к горлышку последней бутылки «Каберне», и Анатолий заспешил обратно в церковь досматривать свой сон.
— Ну вот, — сказал Валентин, когда мы спустились с горы на площадь Ленина и разбили пустую бутылку о гранитный ботинок Ильича. — Совесть чиста. На душе легко. С рук сошло. Я снова чувствую стремление к полу прекрасному. Тут неподалеку есть одно местечко…
— Ты имеешь в виду женское общежитие n…? — поинтересовался я.
— Конечно, — ответил мой товарищ и спутник. — Только ты стал прозаичен чрезмерно. Это не общежитие, а остров сладкогласых сирен. И я не понимаю, почему бы двум древним грекам не высадиться на этот остров?
(рассказ из 80-х годов)
1.
Писатели злой народ. Это широко известно. Пишут о том, чего сами терпеть не могут. Хармс — о детях, Чехов — о провинции, Полевой — о настоящем человеке.
Больше всего писатели не любят себе подобных, тех, которые тоже выпускают книги и раздают автографы на презентации. Всякий писатель горит внутри ревностью Иеговы, вот только не может извергнуть на головы читателей, изменяющих ему с другими авторами, серный огонь или устроить потоп. И слава богу! А то бы ни одного читателя не осталось.
Писатели бывают молодые, состоявшиеся и хорошие. О последних умолчим, дело темное, лишний раз доказывающее иллюзорную природу мира. Если писателя не печатают, то он всю жизнь остается молодым, правда иногда, после смерти, открывается, что он хороший. Тяжелее всего состоявшимся, которые точно знают, чего стоят, и ясно понимают, что выше головы не прыгнуть.
