— Красивая баба, — сказал неслышно появившийся рядом Рекунков. — Трубецкой вокруг нее крутится, как юла заводная.
От Рекункова пахло спиртным. Такого Дубцов припомнить не мог. Бывший мент мог выпить за компанию, но чтобы от него несло посреди рабочего дня? По чуть заплывшему лицу можно было судить и о вчерашнем бурно проведенном дне.
— Пьешь, Рекунков?
— Да так, оттянулся немного, Валериан Сергеевич.
— Пройдем ко мне.
Рекунков привычно сел на свое место у края стола, и поигрывая малахитового цвета ручкой, изрек:
— Я вот что хотел вам сказать, Валериан Сергеевич, нам с этими ребятами в одной упряжке работать надо, если вы что-то хотите узнать о них. На дело мы должны выходить вместе.
— Ты так и не узнал, сколько их?
— У Жоржа было трое. Ну, а сколько их было во время второй акции, я не знаю.
— Ничего ты не знаешь, Рекунков. Ты даже до сих пор не выяснил, через кого из наших идет утечка информации. А ведь это для нас вопрос жизни и смерти.
Рекунков побагровел, при этом шрам на его лбу стал малиновым, но промолчал. Сказать ему было нечего.
Между тем, не успела Оля зайти в свою комнату, как тут же появился Ника Трубецкой.
— Добрый день, — промурлыкал он.
— Добрый день, — вежливо ответила Оля.
Ника вызывал у нее отвращение. Она ненавидела его блудливые глаза, мокрый рот. И когда он невзначай, пробираясь к телефону, положил горячую, потную руку на ее ладонь, по ее позвоночнику пробежала волна отвращения. Но Оля была рада, что пока в окружении Дубцова не встретила ни одного человека, который вызвал бы в ней симпатию. Бороться против врагов значительно легче, если они такие мерзкие, как Трубецкой.
Трубецкой делал вид, что его интересует телефонный разговор, но сам постоянно улыбался Оле и не сводил с нее своих мутноватых глаз.
— Ну, брат, — говорил Ника своему собеседнику, — я позавчера пол-лимона в трактире оставил, и ничего… не плачу.
Весь разговор Ники с приятелем был явной саморекламой. Он постоянно возвращался к «лимонам», которые привык тратить направо и налево.
«Почему он так себя ведет, — думала Оля, — ведь он не глуп. Или он настолько привык, что перед его лимонами не устояла еще ни одна, что ни с кем не церемонится?»
— Нет, знаешь, — говорил в трубку Трубецкой, — я все же больше люблю дома. Ковры, мягкий свет, музыка… Да-да, — засмеялся он, — именно интим.
Трубецкой вынужден был прервать свой бесконечный разговор. В комнату, тяжело дыша, вбежала Настя.
— Николай, — тебя к междугороднему.
