Читатель не сразу сможет привыкнуть к тому, что рядом с напряженной патетической речью звучит вульгарный жаргон, публицистика соседствует с сочным бытописанием, поэтическими описаниями сновидений, построенными на неясных ассоциациях.
И все же есть одна очень своеобразная стилистическая особенность, характерная для манеры Фуэнтеса, — это изобразительная чрезмерность, изобильность — все то, что принято именовать словом барочность. Теоретик и практик стиля барокко в латиноамериканской литературе Алехо Карпентьер увидел в нем отражение специфики жизни этого континента, «где встречаются все эпохи».
Сосуществование различных пластов — это еще один из характерных факторов мексиканского своеобразия, сформировавшийся особым ходом истории; в последние десятилетия с наступлением интенсивного капиталистического процесса оно приобрело особенно драматические, острые очертания.
Машина прогресса двигалась столь лихорадочно, что на обочине своего пути она оставляла нетронутыми пласты вековой отсталости, нищеты. Материально-технический прогресс не был в силах искоренить пережитки феодализма и даже колониального средневековья; в современной структуре Мексики наслоились разные эпохи и цивилизации. В одном хронологическом срезе сегодняшней жизни встречаются тростниковые лачуги и небоскребы; индейцы, питающиеся соком магея, сохраняющие верность языческим обрядам, и элита, пользующаяся благами новейшей техники и комфорта.
Напластование в Мехико самых разных этнических, исторических, социальных, бытовых, культурных слоев, переплетение самых разнообразных форм сознания — вот что потребовало от писателя дотошной художественной инвентаризации действительности, дотоле еще не находившей литературного воплощения, перенасыщенности изображения.
«У тебя нет памяти, потому что все живет одновременно», — вот ключевая формула, заявленная вначале и повторенная в конце, дающая представление о сосуществовании в одном времени прошлых, неизжитых эпох. Затем она реализуется в зрительном пластичном, и тоже барочном, образе центральной улицы Мехико — проспекте Хуареса, по которому писатель заставляет двигаться главные фигуры мексиканской истории в обратном направлении, вспять к истокам. Недавних лидеров революции сменяют образы людей XIX века, и так дальше, пока эта галерея не завершается фигурой завоевателя Мексики — Кортеса, покорившего в 1521 году столицу ацтекской империи Теночтитлан. Эта красочная словесная фреска вызывает в памяти другую — живописную фреску Диего Риверы «Воскресный сон в Аламеде». На этой росписи, украсившей стену отеля «Прадо», также представлена галерея исторических персонажей. На обеих фресках — словесной и живописной — в небольшое городское пространство втиснуто множество фигур; плотная заселенность создает ощущение образной перенасыщенности, утяжеленности.
