— Простите, — теряется под таким напором водитель. — Но вы поймите, я же не виноват. Ну, автомобиль, дело такое… Не я же его изобрел…
— Да ты уедешь наконец или нет? Стоит тут, базарит и продолжает дымить! Совесть есть? Думаешь, если у меня не хоромы, а хибара, так можно выпендриваться? Что за народ пошел? Сплошные козлы!
— Послушайте, — не выдерживает наконец водитель. — Вы все-таки выбирайте выражения. Я, конечно, вам благодарен, но… но есть же всему предел. Вы что же себе думаете…
— Ах, мать твою! — срывается мужик и делает решительный шаг вперед.
Водитель сжимает кулаки и занимает оборонительную позицию.
Но мужик обходит и его, и машину с другой стороны, с силушкой налегает на капот и… толкает машину назад. Жигуленок послушно скатывается в ту же рытвину, из которой только что выбрался. А мужик, ни слова не говоря, скрывается в избе.
Водитель, придя в себя от минутного замешательства, прыгает за руль и в ярости вдавливает педаль газа до упора. Двигатель злобно ревет, поднимается завеса выхлопных газов. Этот кошмар длится недолго — машина бастует, глохнет.
И снова над поселком тишина. Медленно расползается смрадный газ. Изредка бестолково бранятся вороны.
ГДЕ ТЫ БЫЛ ВО ВРЕМЯ ДОЖДЯ?
Летом под Звенигородом есть тихая станция Скоротово. Как и большинство приезжающих сюда дачников, я не знаю, существует ли она зимой. Пытаясь убежать от Москвы подальше, железная дорога в Скоротове вытягивается в одну колею. Так что всегда немножко тревожно — возвращаются ли ушедшие дальше, в Звенигород, электрички?
Дневная тишина тяжела запахом многих трав. Лишь изредка ветер из леса подмешает к ней терпкий дух разогретых на солнце шпал.
Белые пенистые островки тысячелистника, желто-сиреневый брачный наряд иван-да-марьи, редкое рябоватое золото зверобоя, прячущего свою целебную силу среди чернобыльника… Все это мои новые знакомые, которых я, городской житель, с неясной страстью разгадывал сначала в книгах, а потом уже на воле. Я прочитал ради них много хороших и умных книг. Но больше умных, потому что, увидев вдруг склоненную над травами старушку, я вспомнил: «… запрещается собирать растения у железнодорожного полотна».
Я ничего не сказал старушке, прошел мимо.
А через несколько метров я встретил и ее внучат: одного лет шести, другого — трех. Светлые-светлые волосы их были, казалось, омыты лесными дождями и согреты теплым дыханием придорожного разнотравья. Белоголовики, как я тут же окрестил их для себя, набирались бабкиной мудрости, что-то старательно выискивая в цветах и зелени. А мне для этого пришлось прочесть много умных и хороших книг. Но все-таки больше умных, потому что, пройдя немного, услыхал я топоток сзади и, оглянувшись, встретил полный недоумения взгляд белоголовика большенького.
