Осенняя женщина | страница 58
И они пришли. В скрипе, шорохе и постукивании. В необъяснимых и пугающих звуках. Никуда страх не исчез, хоть и помог я мальчишкам пройти через их собственный.
Я лежал и шептал про себя: «Господи, какие же мы маленькие в мире Твоем».
ДОЛЯ ВЫМЫСЛА
Случилось несчастье. Не очень большое и не очень драматическое. Но все же. На Юрку свалилась дверь от сарая. А ведь я предупреждал его, чтобы он не лазил туда, объяснял, что дверь не на петлях висит, а просто стоит, упертая в косяк. Да разве ему растолкуешь?
Я выскочил из избы на вопль, извлек Юрку из-под досок, осмотрел.
— Ничего, — сказал я. — Не вопи. Все в порядке.
— Да!? — возмутился Юрка. — А это?
Возле локтя действительно краснела царапина. Царапина как царапина. Таких на мальчишках миллионы. Каждый день. На каждом мальчишке. И никто не делает из этого вселенскую трагедию.
— Ну, пошли мазать зеленкой. Делать нечего. Чего реветь-то?
Юрка отскочил от меня.
— Ты что?
— А! Она щиплется…
— Так это недолго. Чуть пощиплет, и все пройдет. Надо только подуть.
Юрка ненадолго задумывается. Наконец выдвигает требование:
— А рассказ обо мне почитаешь?
— Ну… Ради такого случая…
И мы мажемся зеленкой. И она, как ей и положено, щиплет Юрку за царапину. Мы морщимся и терпим.
— Ну?
— Что?
— Читай.
— Ох… Ну, слушай.
И я ему читаю «Две шляпы».
Он слушает молча, не перебивает, даже не вертит в руках любимую рулетку.
— Только все это неправда, — говорит он, когда я замолкаю. — И никакой шляпы я не ронял.
— Ну, шляпы не ронял, — соглашаюсь я. — А остальное?
— Значит и остальное тогда неправда, — говорит он убежденно.
Я на секунду задумываюсь.
— Послушай, — говорю я. — Ты же умный парень. Имею я право чуть придумать? Ведь так же интереснее, правда?
— Но ведь неправда! — возмущенно возражает он.
И мы расстаемся на время, очень недовольные друг другом.
А вечером я иду за молоком к бабе Шуре.
— Ох, ох, — говорит она, наливая из ведра в банку пенистое желтоватое молоко, — чем же тебе хлопец не угодил? Вроде не озорник, учителя не жалуются… А ты его — срамить… Экий народ пошел, право…
И она в задумчивости смотрит на банку.
— Интересно теперь узнать, как ты меня пропишешь, — ворчливо говорит она.
Что? Да вот хоть бы… Но стоп! Стоп, стоп. Что за деревенская жизнь без парного молока? И я даю себе торжественную клятву писать только правду. Правду о том, что к тому же баба Шура и неграмотная. Не до грамоты ей было. Всю жизнь работала: на детей, на внуков, на колхоз, на государство.