Осенняя женщина | страница 58



И они пришли. В скрипе, шорохе и постукивании. В необъяснимых и пугающих звуках. Никуда страх не исчез, хоть и помог я мальчишкам пройти через их собственный.

Я лежал и шептал про себя: «Господи, какие же мы маленькие в мире Твоем».

ДОЛЯ ВЫМЫСЛА

Случилось несчастье. Не очень большое и не очень драматическое. Но все же. На Юрку свалилась дверь от сарая. А ведь я предупреждал его, чтобы он не лазил туда, объяснял, что дверь не на петлях висит, а просто стоит, упертая в косяк. Да разве ему растолкуешь?

Я выскочил из избы на вопль, извлек Юрку из-под досок, осмотрел.

— Ничего, — сказал я. — Не вопи. Все в порядке.

— Да!? — возмутился Юрка. — А это?

Возле локтя действительно краснела царапина. Царапина как царапина. Таких на мальчишках миллионы. Каждый день. На каждом мальчишке. И никто не делает из этого вселенскую трагедию.

— Ну, пошли мазать зеленкой. Делать нечего. Чего реветь-то?

Юрка отскочил от меня.

— Ты что?

— А! Она щиплется…

— Так это недолго. Чуть пощиплет, и все пройдет. Надо только подуть.

Юрка ненадолго задумывается. Наконец выдвигает требование:

— А рассказ обо мне почитаешь?

— Ну… Ради такого случая…

И мы мажемся зеленкой. И она, как ей и положено, щиплет Юрку за царапину. Мы морщимся и терпим.

— Ну?

— Что?

— Читай.

— Ох… Ну, слушай.

И я ему читаю «Две шляпы».

Он слушает молча, не перебивает, даже не вертит в руках любимую рулетку.

— Только все это неправда, — говорит он, когда я замолкаю. — И никакой шляпы я не ронял.

— Ну, шляпы не ронял, — соглашаюсь я. — А остальное?

— Значит и остальное тогда неправда, — говорит он убежденно.

Я на секунду задумываюсь.

— Послушай, — говорю я. — Ты же умный парень. Имею я право чуть придумать? Ведь так же интереснее, правда?

— Но ведь неправда! — возмущенно возражает он.

И мы расстаемся на время, очень недовольные друг другом.

А вечером я иду за молоком к бабе Шуре.

— Ох, ох, — говорит она, наливая из ведра в банку пенистое желтоватое молоко, — чем же тебе хлопец не угодил? Вроде не озорник, учителя не жалуются… А ты его — срамить… Экий народ пошел, право…

И она в задумчивости смотрит на банку.

— Интересно теперь узнать, как ты меня пропишешь, — ворчливо говорит она.

Что? Да вот хоть бы… Но стоп! Стоп, стоп. Что за деревенская жизнь без парного молока? И я даю себе торжественную клятву писать только правду. Правду о том, что к тому же баба Шура и неграмотная. Не до грамоты ей было. Всю жизнь работала: на детей, на внуков, на колхоз, на государство.