Он тщетно силился вспомнить название ее любимых духов.
— Садись, я приготовлю чай, или ты предпочитаешь кофе?
— Честно говоря, сейчас мне не повредил бы стаканчик виски. Каплю виски и побольше льда.
— Я же не пью спиртного и даже в доме не держу. Разве ты уже забыл, Гирл? — проговорила она с явно вымученной улыбкой. Сейчас он это не только почувствовал, но и увидел.
— Извини, я действительно забыл. Мы так давно не виделись.
Улыбка с ее улица не исчезла, только углубились складки у рта.
Дангисвейо знал, о чем она сейчас думала. Он никогда не был особенно внимателен к ней, никогда не старался понять, что ее занимает и тревожит, — вот и вышло, что он упустил в их совместной жизни главное. Словно не заметил расставленных на дороге огромных предупредительных щитов, которые другим видны уже издалека. Поверхностный, нечуткий — вот в чем упрекала его Велена, когда ушла к Нормену Лармонту. Она искала глубоких чувств, нежности и понимания — он, Дангисвейо, этого дать ей не мог.
Но теперь все в прошлом…
Обжигающе горячий чай они пили молча. Откинувшись на спинку кресла, он делал вид, будто его занимают два пряных лепестка фиалки, которые плавали в стакане.
— Не тяни, Гирл. Говори. Ну, пожалуйста, — вдруг очень тихо сказала она.
Дангвисвейо даже вздрогнул.
— Да, хорошо, — согласился он и снова умолк. Он не знал, с чего начать. С их разлуки, с его ненависти к Лармонту? Или с полета «Ромула»? А может, сначала рассказать об арайцах? И какие найти слова, чтобы она увидела происходившее его глазами? Чтобы не обидеть, а утешить ее… Он мысленно не раз и не два выстраивал свой рассказ. А теперь все мысли выветрились…
— О ходе вашей экспедиции я знаю почти все. Из официального бюллетеня. Расскажи мне о нем.
«О нем!», — подумал он с горечью, хотя вполне ее понимал. Нормен Лармонт не вернулся. Он погиб. И Ведена, любившая Лармонта, имела право узнать все.
«Но почему она просит об этом меня? — спрашивал он себя. — Почему не кого-нибудь другого? Ведь она знает, что Лармонт стоял между нами всегда, еще до того, как она ушла к нему, и как меня это уязвило. И почему я не отказался прийти к ней?..»
— Поверь, Ведена, мне горько и больно, что все так произошло. Все мы переживаем потерю Нормена и остальных. А я…
— Нет, — резко оборвала его женщина и так решительно поставила чашку, что звякнула ложечка на блюдце. — Не верю! Ты никогда ни за кого не переживал. А если и переживал, то только из-за уязвленного собственного самолюбия. Ты всегда и во всем видел только себя и свое отражение. А что происходило с другими — тебя не волновало.
