Не раз приходила мне в голову мысль зайти по-соседски к Ибадату Али, чтобы тихонько посидеть с ним рядом и послушать звучание ситара, однако, опасаясь людских толков и пересудов, я подавлял в себе это желание. Но мало-помалу оно сделалось столь непреодолимо острым, что однажды я пересилил свои опасения и, убедив себя в том, будто мне просто захотелось погреться на солнце, поднялся по лестнице на второй этаж. Как и можно было предположить, хозяев я застал врасплох. Ибадат Али обещал, а сидевшая рядом Хуршид штопала его ветхий шервани. Они оба очень удивились, увидев меня на пороге, — ведь если прежде кто-либо из соседей и поднимался порой на верхний этаж, то норовил, отведя глаза в сторону, пройти мимо их комнаты без малейшей заминки. Рука Ибадата Али, подносившая кусок ко рту, так и застыла в воздухе, словно бы старик в страхе соображал: а не пришел ли и этот гость по его душу, нет ли и у него кинжала в руке? Отложив в сторону отцовский шервани, Хуршид взглянула на меня в упор и спросила:
— Что вам угодно?
— Я к мияну-сахибу, — ответил я в замешательстве.
— Так говорите же, зачем.
В ее голосе, как и в лице мияна, сквозили то ли сомнение, то ли подозрительность.
— Ночью я часто слушаю вашу игру на ситаре, — обратился я к старику. — Мне захотелось… Я подумал, что можно зайти… Понимаете, посидеть рядом с вами, послушать…
Я окончательно сбился и умолк.
Отведя от моего лица полные сомнения, вопрошающие глаза, старик посмотрел на дочь.
— Они живут в бывшей нашей комнате, на первом этаже, — объяснила та отцу, потом, так же прямо глянув на меня в упор, сказала: — Отец редко играет даже для себя, а играть по заказу давно отвык.
Хуршид говорила обычным, естественным тоном, но слова ее почему-то вонзались в меня с беспощадностью хирургического ножа.
— Пожалуйста, пожалуйста, милости просим, — заговорил наконец миян и взял кусок в рот. — Вот сейчас пообедаю и тогда уж… Вы ведь не станете есть нашу пищу, а то я пригласил бы и вас откушать с нами…
Эти слова, видимо, задели гордость Хуршид, она окинула меня презрительным взглядом и сказала:
— После обеда, отец, вам полагается отдых. А потом нужно будет принимать лекарства.
Снова взглянув на меня, она добавила:
— Хаки́м-сахиб[19] строго предупредил — после еды отец должен хотя бы час отдохнуть. А здоровье у неге день ото дня хуже, без отдыха никак нельзя. Да и трудно ему теперь играть на ситаре, хаким-сахиб сказал, что лучше вовсе бросить это занятие. Отец только вот все упрямится, никого слушать не желает.
