Запрещая себе об этом думать! Только яростные, дикие, злые удары, соединяющие и разделяющие их тела в ритме снова бьющих за ширмой барабанов, только близость, слишком похожая на смерть. Только похоть, застилающая глаза и заставляющая двигаться все быстрее, насаживая на себя девушку. Только пальцы, сжимающие ее тело. И синие глаза, затянутые дымкой.
Все как и прежде, все снова.
И одержимость ею, которая за год не стала меньше, которая возросла в разы, сплетаясь с глухой тоской и надеждой, которая сейчас корчилась в муках, подыхая. На что он надеялся? Во что верил?!
Ему было этого мало… слишком мало, слишком быстро… но на большее не осталось времени.
Толчок, толчок, толчок. Быстрее, впиваясь в ее губы, захватывая влажный язык, втягивая его в свой рот. Выцеловывая, вылизывая, заглушая собственные стоны.
Он не сдержал хрип, когда его тело содрогнулось, когда разум накрыло разрастающейся тьмой, подкатывающей волнами, с каждым мгновением все ближе, все ярче, все больнее. А потом тьма взорвалась, и Лавьер откинул голову, захрипев от безумного, сбивающего с ног и выворачивающего наизнанку наслаждения. Ему казалось, что он умрет от этих ощущений, слишком это было ярко, настолько, что тело почти не могло этого вынести.
Перед глазами плавали темные пятна, в ушах стучала кровь.
Нет, это барабаны…
Он тряхнул головой, приходя в себя и отпуская Оникс. Перерезал шнуры, а потом опустил ладонь и провел клинком по ладони. На коже выступила красная полоса, и, развернувшись, мужчина приложил руку к светлому полотну. Барабаны ударили еще раз и затихли.
– Одевайся, – не глядя, бросил Лавьер. – У нас несколько минут.
– До чего? – не поняла Оникс.
Она стряхнула с рук веревки. Рядом стояла чаша с заживляющим раствором и чистыми холстинами, дрожащей рукой она смочила ткань и протерла внутреннюю поверхность бедер, уже не думая, как это выглядит. Оникс забыла о зрителях. Забыла обо всех. Она неуверенно накинула на тело расшитый тинар, который скрыл ее полностью, оставив открытыми лишь кончики пальцев. Завязала пояс. Лавьер на нее не смотрел, он уже зашнуровал штаны и обувался.
Барабаны замолчали. И тишина казалась звенящей, напряженной, натянутой струной.
Раяна вздрогнула и словно очнулась, вынырнула из омута их яростной близости, что оставила внутри боль и наслаждение. Предчувствие сжало горло.
А дальше что?
Он повернул к ней голову.
– Несколько минут на то, чтобы жрец назвал брак законным и сделал запись в храмовой книге. Надо, чтобы тебя признали законной императрицей.
