В идеале, конечно, стоило бы выгнать всех людей Карлуши и привезти из России своих, однако – даже дома, за исключением двух вассалов-студентов у меня с человеческими активами было ох, как тяжко. Девочки, конечно, намекали мне, что если обратиться за помощью к их родственникам, род Лопатиных или Герциных с удовольствием окажут любую посильную помощь, вот только, мне совершенно не хотелось влезать в долги, которые потом в любом случае придётся отдавать. Да и зная ухватистость наших благородных, я откровенно опасался того, что в будущем, при необходимости, выкорчёвывать их отсюда будет куда как сложнее, нежели даже самих Гогенцоллернов.
Так что, в результате, после небольшого семейного совета, я решил остановиться на заключении «Рабочей Унии» с уже трудоустроенными в замке людьми. Естественно только теми, кто решиться подписать её добровольно.
Таковых оказалось процентов семьдесят. Остальным же, либо особо упёртым, либо по какой другой причине не пожелавшим поставить под документом свою электронную подпись, вечером сегодняшнего же дня было приказано покинуть замок.
Естественно, что тут же выяснилось, что идти то им собственно – некуда. Почти все уже успели прирасти к этому месту, и связывали свои планы на будущее именно с ним, что, в общем-то, меня, как и моих девочек, нисколько не заботило. Если бы это были подданные Российской Империи, я бы непременно проникся их проблемами и, наверное, постарался бы как-нибудь решить этот вопрос. Ну, или как минимум, чувствовал бы себя неудобно, выгоняя людей на мороз и делая их, по сути, бомжами.
Но – это были немцы, а к ним, я не испытывал ровным счётом никаких чувств. Гуманизм в нашем мире – штука специфическая и распространяется только на соотечественников, коими я этих людей не считал. Да и вообще – у них был свой сюзерен, на плечи которого и ложилась обязанность заботиться о своих вассалах.
Именно это я и заявил в лицо Карлу-Фердинанду, когда тот в ярости ворвался в комнату, которую я отвёл под свой кабинет.
– Но вы же немец! – рычал он, сверкая глазами.
– Уважаемый, я был, есть и буду русским, – холодно ответил я ему, поймав краем глаза, обращённый на моего собеседника полный собственного превосходства и достоинства взгляд сестёр-Цесаревн, чаёвничавших за небольшим ажурным столиком из тёмного дерева. – А то, что кто-то посчитал меня ещё и немцем, пока что доставляет мне одни неудобства. И да, милейший. Если вы ещё раз посмеете повысить голос в присутствии дам императорских кровей, то немедленно лишитесь того места, которым производите эти отвратительные звуки. Вы поняли меня, Карл-Фердинанд?
