— Теперь объясни мне, Марья, отчего у тебя живот вырастал? — спросил я.
— Неужто ты еще не догадался, в. б.? — отведала Марья.
— Нет.
— А старые-то люди говорят, от того, что, не благословясь, воды из ляги напилась. Это точно правда. После того, как подняли меня в лесу-то, завсе стало на животе урчать, а ину пору слышу, как будто что-то там поворачивается. Там смотрю, и брюхо прибывать стало: ой, думаю, что это со мной доспелося? Батюшку с матушкой, всех соседей спрашиваю: а что, говорят, либо от лягуш, либо от змей.
— А как же потом опал у тебя живот?
— А богомолка… странница пособила, в. б. Дай ей, Господи, много лет здравствовать!
Тут Марья перекрестилась.
— Как же она тебе пособила? Все рассказывай, как было.
— А вот как, в. б. Зашла к нам эта странница… сперва она сказывала, будто думала, что у нас монастырь, али икона какая явленная, потому что волость Монастырек прозывается, — да врет: я ужо после расскажу, почто она к нам пришла. Такая просужая, речистая… ровно соловеюшко без умолку поет: все про угодников, да про Иерусалимы рассказывала: где какие чудеса сотворились, где какие озера есть, где как у угодников рученьки сложены, где из камня вода сама собой пробивается, где из какого образа масло течет… все этакое, да по-хорошему. — Живет она у нас день, живет другой; где она, тут и мы собираемся… все слушаем. Только, вижу я, она на меня все как-то этак посматривает, а почто — спросить не смею. Стану этак стороной речь пригонять, а она, будто нарочно, на другое вдруг переведет, а на меня все смотрит, да головушкой про себя покачивает. — Всех она у нас ублаготворила: всякому про его ангела все рассказала… Такая ей честь была! Перед походом уж она и к нам пришла… Мы ее всем, да она ничего не пьет, не ест, окроме постного. Сварили мы ей на дорогу уху из харьюза, так и той съела ли, не съела ли с полчашечки; только трубочку полотна ввернула же я ей, так что и сама она этого не заприметила. Тут, почитай, вся волость собралась, и всякий ей пихает кто гривну, кто пятак серебра, кто два пятака, а кто и боле того… чтобы ихним ангелам, как дойдет до которого, так бы либо свечку поставила, либо молебен отпела. А все медью давали. Ой, говорит, христиане, как я донесусь с этим: ведь мне многие тысячи верст странствовать; да как бы и не потерять. Лучше, говорит, вы сами здесь… все равно молитва-то до Бога дойдет. Так нет, пристали все к ней: нет, говорят, самому-то угоднику, так все виднее будет! Лучше мы тебе на бумажки обменим. Взяли у нее медные, сбегали к старосте церковному, и принесли все бумажками. Только вот собралась она; помолилася, со всеми попрощалася — и поплыла! Я опять ввернула ей серебряный двугривенничек: загодя
