Ему приходилось бывать в Берлине и до войны. Он даже провел здесь несколько месяцев, изучая философию в университете на Унтер–ден–Линден, которая теперь находилась в восточном секторе Берлина. Любопытно, можно ли будет туда проехать, поглядеть, существует ли там еще университет?
По дороге из Темпельгофа в отель Шартен не узнавал даже хорошо знакомых улиц. Они казались ему разбитыми челюстями, где еще торчат редкие зубы уцелевших домов. Полуразрушенная Гедехтиискирхе вонзалась в небо, как гигантский бивень, поставленный стоймя где–то в конце Курфюрстендамм. Даже теперь, через столько лет после окончания войны, в Западном Берлине то и дело попадались сплошь разрушенные улицы, покрытые битым, уже слежавшимся кирпичом и штукатуркой. Руины поросли травой. Здесь царило полное запустение, и казалось, что от развалин до сих пор несет запахом гари и мертвечины.
Наконец машина выехала на Курфюрстендамм, и Шартен облегченно перевел дух — по крайней мере, хоть эта улица была восстановлена и напоминала старый Берлин, нет, пожалуй, скорее Лондон: Шартен невольно отметил про себя то, что ему все чаще и чаще попадаются на глаза вывески на английском языке.
«Интересный город, надо будет по нему поездить», — подумал писатель.
Его сын Шарль, лейтенант французской армии, был в восторге от этой поездки. Развалины не произвели на него особого впечатления, да и вообще Берлин его не слишком интересовал. Ему очень нравилось видеть доказательства славы своего отца, смотреть на голубые афиши Небель–театра, висевшие всюду, где только можно было приклеить квадратный метр бумаги, и везде — на аэродроме, возле машины, в отеле — слышать имя Шартена, произносимое почти с подобострастным уважением.
Пока они доехали до отеля, обосновались в номере и съели сладкий суп и сладкое мясо, начало уже смеркаться. После обеда старый Шартен вышел на улицу прогуляться, купил несколько газет, вернулся, сел у окна и, поглядывая вниз, на широкую улицу, разделенную пополам длинными зелеными клумбами, огороженными низенькой зеленой решеткой, принялся читать. Он купил газеты и западного и восточного секторов — ему было любопытно их сравнить.
— Вот что значит точка зрения, Шарль, — засмеялся Шартен, и его мясистое лицо даже покраснело от удовольствия. — Смотри, где–то в восточном секторе происходят легкоатлетические соревнования с участием русских и венгров. «Нахт–экспресс» твердит, будто это грандиозное спортивное событие, а «Тагесшпигель» уверяет, что там не на что смотреть.
