Ободренная своим состоянием, я села на койке, снова прислушалась к ощущениям и смело поднялась.
Не сказать, что я представляла из себя веселого бодрячка и вполне здорового человека, слабость сильная ощущалась, и ножки подрагивали, но во мне возникло стойкое и непреодолимое желание покинуть это негостеприимное место и снять с себя наконец ту странную тряпку, подразумевавшую, видимо, больничную рубаху, в которую меня облачили.
А еще принять душ! Так мне вдруг до слез захотелось в душ!
В палату заглянула медсестра, которая, как выяснилось позже, проверяла состояние пациентки в моем лице каждые пятнадцать минут, а увидев, что я двигаюсь, медленно, но верно, прямиком к двери, настолько обалдела, что выпучила глаза и даже натурально приоткрыла рот.
— Вы что творите?! — возмутилась медсестрица. — Немедленно вернитесь в койку!
— Не, я домой, — огласила я свои намерения, продолжая двигаться к выходу.
После столь сильного заявления шорох вокруг меня начался недетский! Первым делом медсестра перехватила меня на полдороге к двери, насильственно вернула в больничную койку и убежала за подмогой, которую вскорости и привела в лице моего лечащего врача Шабалина Тараса Наумовича.
— Кто тут бузит? — весело поинтересовался он.
Доктор мой оказался человеком понимающим, веселым, с замечательным юмором, с некоторым, правда, уклоном в черный медицинский оттеночек, но это неизбежные издержки профессии, как я понимаю. На вид врачу было за сорок, но его добродушный облик мог и вводить в заблуждение по поводу его возраста, а внешний вид и подавно — такой, знаете, богатырь былинный — мощный, здоровый, высокий с раскатистым низким голосом. Прямо Русь былинная.
И вот эта сама былинная Русь и поведала с добродушным хохотком, что покидать больничку мне никак нельзя.
— Да я дома отлежусь, Тарас Наумович, — канючила я настойчиво. — Обещаю! Весь день лежать буду и исполнять все ваши рекомендации. — И пожалилась: — Не могу я в больнице, мне тут еще хуже становится. Я вообще больниц боюсь, у меня прямо фобия какая-то.
— Ну, ладно, — вздохнул он наигранно, изображая капитуляцию перед моим напором. — Во мне сейчас одна из трех ипостасей заговорила, та, что самая сердобольная, русская. Так что пользуйся моментом, Кира Андреевна, пока какая из двух оставшихся не вылезла и не вмешалась.
— Это в каком смысле? — заинтересовалась я.
— А в самом прямом, — хохотнул он. — У меня все по-честному: имя хохляцкое от матушки-украинки досталось, отчество еврейское от батюшки иудея, а фамилия русская — от деда. Так и живу в трех натурах одновременно. — И раскатисто рассмеялся.
