— А как же цирк? — спрашивал всех Васька.
А цирк уехал… Да что там цирк! Началась совсем другая, невеселая жизнь. Папа пропадал на заводе. Мама бегала на почту — звонить в Коломну, но очередь к телефону была огромная, а в телеграмме разве обо всем расспросишь, про все разве расскажешь?
* * *
Только потом я узнал, что в это самое страшное для страны утро в далекой рязанской деревне Дашках-вторых родилась моя будущая жена, шестой ребенок у матери. Вскоре ее отца забрали уже на третью, после Гражданской и Финской, войну, с которой он не вернулся…
А у нас по улицам зашагали солдаты с винтовками. Везде развесили плакаты с жалким Гитлером, которого колет штыком наш боец. В подъездах, на чердаках и у домов появились ящики с песком, на красных щитах повесили клещи и лопаты — бороться с «зажигалками», которые немцы будут сбрасывать с самолетов. Про эти бомбы рассказывали жителям военные. Они же учили нас надевать противогазы на случай химических атак. Противогазы были нам велики, пропускали воздух, и стекла очков быстро запотевали. «Ничего, — успокаивали нас военные, — всем подберем по размеру, потом».
Женщины нашего дома клеили и прошивали воинские петлички, осваивали изготовление боевых, о двух пальцах, перчаток, а сами недоумевали: для чего они, война-то к осени кончится, разобьем гада.
Вечерами во дворе было темно. Фонари не горели, окна завешивались темными шторами для маскировки. Патрули ходили по улицам, следили, чтобы нигде свет не пробивался. На окна мы с мамой клеили белые полоски бумаги, чтобы стекла не выбило взрывной волной. Все окна в домах были в этих белых крестах. Во дворе вырыли бомбоубежище — длинную глубокую щель, прикрытую досками и засыпанную сверху песком. Уже дважды ревели сирены воздушной тревоги. Раз мы с мамой спустились в щель, там было темно и пахло свежей глиной. Все сидели на дощатых скамейках, под ногами прыгали лягушата. Кто-то громко сказал, что надо зажечь свечи. Свечей не оказалось. Маленький ребенок просил пить, кто-то прошептал: «Тише!» Как будто немецкий летчик мог нас услышать. Потом вроде бы прогудел самолет, и наступила тишина. После отбоя все вылезли на волю и ослепли от солнечного света.
Больше мы с мамой в бомбоубежище не спускались: папа сказал, что где-то бомба попала в такую же щель и все погибли. Папа приходил усталый и какой-то растерянный. Он нам не говорил, чем занимается. Зато Боря Шкарбан разъяснил нам, что «немец прет», скоро будет здесь и всем надо уходить в партизаны. Еще он рассказывал, что на станции эшелоны загружают станками — завод готовится к эвакуации куда-то за Урал. Васька заявил, что ни в какие партизаны он не пойдет, а лучше поедет «экуироваться».
