В следующий миг он схватил старика за горло. Но прежде, чем он успел что-либо сделать, я нанес ему сильный удар кулаком; он разжал свою хватку и обернулся к новому противнику.
Я обязан отдать должное Гейдельбергеру: похоже, он не знал страха, и нападение врага, о чьем присутствии он даже не подозревал, лишь прибавило ему сил. Он смерил меня взглядом, и в лице его не было никаких признаков испуга.
— Так это вам нужна картина, а? — усмехнулся он. — Полагаю, вы…
— Прекратите! — сказал я. — Я Роланд Креспи, и я не намерен выслушивать ваши грязные оскорбления!
Он на мгновение замер, переводя глаза с меня на Райдера и на картину, едва различимую в луче света от свечи, принесенной им с собой. Не успел я понять, что он задумал, как он вытащил из кармана перочинный нож, раскрыл его и шагнул к портрету.
— Вам его не видеть! — воскликнул он.
Он уже вонзил нож в холст — осмотр картины может это доказать — когда я бросился на него.
Борьба была отчаянной. В том, что произошло далее, можно увидеть перст судьбы. Гейдельбергер был сильнее меня — и, охваченный злобой, попытался всадить в меня нож, который держал в руке!
Я схватил его за запястье, однако он сумел освободиться и полоснул ножом сверху вниз. Я отпрянул и оказался слева от одного из столбов, поддерживающих балкон менестрелей.
Гейдельбергер, ослепленный яростью, не заметил препятствие; к тому же под балконом было очень темно. Он свирепо бросился вперед — и задел столб плечом. Удар был страшен.
Джентльмены! Я содрогаюсь, рассказывая о том, что случилось! Топор Черного Джеффри, что веками висел наверху, перед ограждением, покачнулся от удара, изъеденные временем крепления вырвались из камня. Когда громадное тело Гейдельбергера ударило в столб, огромный топор, будто направленный невидимыми руками, упал лезвием вниз, рассек голову несчастного и впился, дрожа, в дубовые доски пола!
Внезапность трагедии ошеломила меня; к ужасной реальности меня вернул крик старого Райдера:
— О, господин Роли!
Старый лакей всегда называл меня «господином Роли»; это имя кто-то принял, как я слышал, за слово «поле».
Наши последующие действия, вероятно, были неразумными. Мы высвободили топор и приподняли голову жертвы; никаких сомнений — Гейдельбергер был мертв. Услышав чьи-то осторожные шаги на лестнице под балконом, мы взяли свечу и поспешили скрыться за потайной дверью, причем Райдер сильно порезал руку, пытаясь закрыть ржавый засов. Только в аллее у дома, где я привязал свою кобылу, я осознал, что мы вели себя, точно виновники убийства. Теперь, однако, слишком поздно каяться в том, что я объясняю минутным приступом страха; я попросил Райдера хранить молчание и ждать моих указаний — и вскочил на лошадь, собираясь вернуться на ферму и хорошенько все обдумать.
