— Да что ты, сынок?.. Что с тобой?.. То есть, конечно, пиши, аккуратно пиши… да только… — Отец, беспокойно оглядываясь, зашептал: — Чего ты вдруг так… разволновался… Мать услышит!
Но Александра Семеновна уже услышала, вышла из своей комнаты в переднюю, сначала погляделась в овальное зеркало, наклонно висящее над столиком с большим букетом цветов в кувшине, платочком смахнула с лица излишек пудры.
— О чем это вы? — спросила она.
— Ясное дело! — как будто продолжая разговор с сыном, подчеркнуто бодрым голосом сказал отец, маскируя тревожную минуту. — Настурция чересчур деликатная штучка. Табак проще, цветет без всяких хлопот, да и запах по вечерам дает громкий… Разве сравнять? Ку-у-уда!
Мать подошла к ним с вопросительным и недоверчивым выражением лица.
— Вот, — поспешил обмануть ее отец, — Алеша тут расстраивается, что у тебя цветы нынче на балконе запаздывают…
Час спустя Алеша, пообещав своим домашним скоро вернуться, отправился в соседний подъезд — к Коле Харламову.
У Коли было уже полно народу. Студенты и студентки сидели не только на стульях, но и на диване, на кровати, на подоконнике. В одном углу человек пять, низко склонившись над табуретом, ожесточенно шлепали картами, быстро разыгрывая сдачу за сдачей и всякий раз возводя колонки цифр на вырванном из общей тетради листке. В другом — двое размышляли над шахматной доской.
Гремел ящик магнитофона. Вертелись диски, перематывая звуковую ленту. Гнусили саксофоны. Смычковые, щипковые, духовые инструменты затейливо переплетали каждый свои особые звуковые узоры. Доигрывалась одна запись — лента продолжала перематываться, — и немедля возникала новая пьеса со стонами, воплями и воем, с гадкими, сладострастно, в нос изнывающими голосами. То были все танцевальные мотивы — блюзы, шимми, фоксы, танго, — но никто не танцевал, и непонятно было, для кого и зачем так безостановочно надрывается магнитофон со своим едко-зеленым глазком включения. Звуки сумасшедшей музыки гремели во всю мощь динамика, а люди в комнате, точно подстегиваемые ею, кричали все разом.
Алеша, войдя в комнату, остановился на пороге. Для него не было новостью все, что здесь происходит. Напротив, он привык к этому и, пожалуй, не помнит, когда в комнате у Коли была благообразная, располагающая к нормальному человеческому общению тишина. Но всякий раз, попадая в этот одуряющий гам, он, морщась и шутливо гримасничая, столбенел на несколько мгновений.
Коля, в раскрытой на груди сорочке, во фланелевых серых тщательно отутюженных брюках с витым пояском, крикнул ему что-то длинное.
