— Дежурный старшина Сутулов!.. Да, товарищ капитан… Никак нет… Старший лейтенант Щагов? Так точно, здесь… Есть, доложу… — Он опустил трубку. Сказал старшему лейтенанту по фамилии Щагов: — Валерий Палыч, капитан переда, что Галуцкий вас подменит. Так что, говорит, можете вечером гулять…
— Ну, Юрочка, ты меня обрадовал! Именины сердца… — Щагов уже рассеянно, сквозь мысли о своих делах взглянул на Федю: — А с ним надо что-то делать…
— Да чего нянчиться-то? Давайте я…
— Нет, постой! Мало ли что… Пускай посидит, подумает. Глядишь, и вспомнит анкетные данные…
Старшина Сутулов снова надавил прыщ, будто кнопку звонка, поморщился почти с удовольствием. И вдруг обрадовался новой мысли:
— Валер-Палыч, а если Фому попросить? Он же на этом деле… артист же!
— А Фома здесь? — радостно оживился Щагов.
— Туточки. С утра для профилактики… Ну и за это самое…
— Давай! Только не сразу… Пусть обмякнет малость…
Федя понял: говорят про него. Непонятное что-то, опасное. И как не о человеке, а… ну, будто о подопытной лягушке!.. Все равно не испугают! Он брыкнулся, когда старшина сказал: "А ну, пошли", и придвинулся к нему. Но твердые руки ухватили Федю за плечо, за шею, рывком двинули в боковой коридорчик, дали слегка по затылку и толкнули в камеру.
Да, это была камера! А что же еще? Комнатка с изгаженной надписями штукатуркой, с двумя дощатыми нарами у стен. Без окон. Только в двери — зарешеченный квадратик, закрытый снаружи. Горела замызганная лампочка в проволочном чехле. Пахло мочой, как в давно не мытом школьном туалете… Тюрьма! Подтверждая это, за обитой жестяными листами дверью брякнул засов.
С полминуты Федя стоял посреди камеры. Тупо смотрел на дверь.
Может, все это сон? Разве бывает наяву, чтобы хорошее утро, лето, веселый Степка прыгает на берегу — и вдруг — трах, все кубарем! И — тюрьма!
За что?
Будь у него граната — без малейшего сомнения шарахнул бы в дверь! Чтобы и себя, и т е х!..
Но вместо гранаты лишь баллончик с карбозолью торчал за резинкой. Что он против этой силы?..
Хорошо хоть, что не обыскали. А то бы ко всему вдобавок: "Химоружие, террорист!.."
— Сволочи! — громко сказал Федя в дверь.
Но это был уже последний всплеск ярости. Она уходила, уступала место горькой усталости. Нет, страха не было по-прежнему, но ослабела, пропала совсем тугая пружина праведной злости. Та, что давала силу. Теперь навалилась беспомощность — унылая, похожая на тягучую боль, которая все еще стонала в животе и пояснице…
