Ночью выйду за околицу,
Огоньки погаснут ясные,
А луна, как желто яблочко,
По зелену небу катится...
Не возьму я злата-серебра,
А возьму я медных грошиков.
Прилетит из леса темного
Птица-филин говорящая.
Клюнет птица-филин денежку,
Медный грошик — будто семечко.
Клюнет раз, другой, а с третьего
Скажет мне слова разумные:
"В тихом доме у околицы
Разбуди мальчонку малого.
Пусть мальчонке будет от роду
Девять лет и девять месяцев.
Сшей обновку ему шелкову,
Награди добром да ласкою.
Будет он тебе помощником,
Для цепей тяжелых ключиком".
— Ну, чё про нашу песню скажешь? Али совсем плохо поем? — проворчала в углу Степанида.
— А чё сказать? — откликнулся я с некоторым ехидством. — Если скажу, что плохо, так вы сразу: "Съедим! "
Глафира тихонько закашляла-захихикала. А Настя смотрела серьезно и вопросительно.
Я, конечно, уловил в песне намек. Мне как раз было девять лет и девять месяцев. Но ни обновки, ни особой ласки я пока не видел, поэтому ответил уклончиво:
— Хорошая песня. Только непонятная какая-то. И грустная...
— Ох, батюшки, "грустная", — забубнила старуха Степанида. — Будто есть нам с чего веселиться-то...
— Кабы кто развеселил, — поддержала ее Глафира. — А то мы только и знаем песни выть... Хоть бы ты, Тополёк, рассказал нам что хорошее.
Она впервые назвала меня так ласково. И я от благодарности сразу сказал:
— Я рассказывать плохо умею, а книжку могу почитать, если хотите.
— Какую книжку-то? — оживленно спросила Настя. И даже веретено остановила.
Я мысленно перебрал свои любимые книги. "Робинзон" и "Гулливер", пожалуй, не годились. "Тимур и его команда" тоже не для такой обстановки. "Морские рассказы" Станюковича? Нет, это не для ведьм. И я вспомнил Пушкина. "Повести Белкина"! Там есть рассказ "Гробовщик". Про мертвецов и всякие страхи. Наверно, ведьмам понравится.
— Сейчас принесу! — Я поднялся с табуретки.
— Сбегёт, — нерешительно сказала Степанида. — Он ведь нас все ишшо опасается...
— Да вернусь я, честное пионерское!
— Зачем бегать-то, — возразила Настя. — Ты вспомни, какая книга и где она. Получше вспомни...
— Да помню я!
— Эта, что ль? — Настя махнула веретеном, и знакомые "Повести Белкина" в старых коленкоровых корочках оказались на краю стола.
— Ой... — сказал я с испугом. Это было первое явное колдовство, которое сотворили на моих глазах ведьмы. Глафира самодовольно кашлянула. Степанида покряхтела:
— Вот и читай теперя, как хотел, неча бегать-то...
И я стал читать "Гробовщика" вслух. Негромко, старательно, с выражением. Когда я читал его раньше (один, вечером), было жутковато, а сейчас нисколечко, хотя рядом были ведьмы и волшебство, и вообще сказка.
