«...А самый лучший кораблик я сделал для тебя, Мальчик. Паруса я смастерил из тонкой блестящей жести. Мне принесли ее ребята, они делали из этой жести красивые фонарики и цепи для школьной елки. А корпус я выстругал из куска шпангоута нашей баркентины. Ты ее помнишь?..»
Пошел снег. Маленькие быстрые хлопья. Их тени пролетали по письму. Мальчик читал:
«Ты обрадуешь старика, если напишешь хотя бы маленькое письмо. Но, может быть, ты и не напишешь. Я не сержусь. Ведь у мальчиков так много дел, что бывает совсем не до писем. Главное то, что ты есть на свете. Я вспоминаю тебя, и мне хорошо. Живи, смейся и никогда ничего не бойся...»
Мальчик вынул сверток и сорвал газету.
Кораблик был — как сказка. Крутобокий, легкий, с узорами на высокой коричневой корме, с выпуклыми сверкающими парусами. Он оказался размером с голубя и был похож на птицу.
В общем-то все парусники похожи на птиц. Но этот был как настоящая живая птица, севшая Мальчику на ладонь.
— Здравствуй, — шепотом сказал ему Мальчик.
...Ящик и обрывки газеты он закинул в сугроб, письмо спрятал за пазуху, а кораблик так и понес в ладонях.
Через несколько шагов Мальчик спохватился, что оставил на тумбе ножик, и вернулся. Глядя на ножик, он вспомнил про девочку. И вдруг понял, что она не виновата. Он же сам виноват! Он ведь не написал ей, что переехал, и она не знает адреса. И Мальчик решил, что обязательно напишет ей.
«Но сначала, — сказал он себе, — я напишу Мартынычу».
Мальчик шел по набережной, все дальше уходя от одинокого фонаря. У него слегка озябли пальцы, но он крепко и бережно держал у груди кораблик.
Над берегом поднимались мачты. Там, где раньше стояла баркентина, теперь зимовали большой барк «Лисян-ский» и трехмачтовая шхуна «Секунда». Рядом с ними приткнулись к пирсу два рыбацких сейнера.
На мачтах и мостиках зажигались огни. Засветились иллюминаторы. Свет золотыми змейками побежал по черной воде.
Снег падал на палубы...
1970 г.
