— Вас за что упекли сюда? — участливо спросил солидной внешности староста.
— Поверьте, ни за что, какое-то недоразумение, — ответил тот убитым голосом и устало вытер вспотевшую плешину на всю голову.
— Кошмар какой-то! Вся тюрьма забита невиновными, а их все прут и прут, — вздохнув, тоже убитым голосом произнес староста и тихо спросил: — Вас расстреляют?
— Что вы, бог с вами! Я же не бандит. Я простой директор базы, — удивился новичок. — У меня обыкновенная недостача. Объяснимая притом, никакого злоупотребления.
— Да, да. И что за время такое пришло? Торгашей да этих самых базистов здесь, как мух, щелкают. Расстрел за расстрелом. Вон все до одного высшей меры ждут! — Староста обвел рукой и взглядом нары. — Видите, какие у них безразличные лица? Вы тоже успеете стать таким до казни.
— Нет, нет, что вы! Моя статья без высшей меры, — возразил совсем упавший духом новичок.
— Тогда почему вы попали в камеру смертников?! Вы обмануты, несчастный! — громко, по-артистически трагично произнес староста, поднявшись со скамейки.
Новичок пулей кинулся к двери и забарабанил по ней кулаками, вызывая надзирателя.
— Что случилось? Почему стучите? — спросил спокойно надзиратель, открыв «кормушку».
— Произошло недоразумение! Меня ошибочно поместили к смертникам! — поспешно и взволнованно пояснил новенький.
— Жалобы с утра принимаем. В письменной форме, — нарочно равнодушно сказал надзиратель и захлопнул «кормушку».
Новичок с какой-то обреченностью вернулся на прежнее место к столу, тяжело вздохнул и, опустив голову, бессмысленно уставился в пол. К его уху наклонился староста и прошептал:
— Имейте в виду, здесь в камере один из смертников людоед. За это и к стенке приговорен. Если будет приставать — одно спасение: надзиратель. Правда, новеньких он редко трогает, но я, как староста, обязан, на всякий случай, вас предупредить.
Директор базы слушал с ужасом на лице и глупо моргал… Не прошла и минута, а с дальнего конца пар раздался звучный, клокочущий, страшный бас:
— Слышу запах свежей человечины!
На парах поднялся здоровенный дядька с огромной бородой. На пуговице куртки держалась картонка в тетрадный лист с нарисованным углем человеческим черепом — один страх, да и только.
— Давненько я не ел человеческой свежатины, — произнес он так страшно, что у меня по коже мурашки холодные забегали.
Он медленно и плавно прошагал на глазах новенького через людей на нарах, сошел на пол, обошел кругом стол и наклонился над лысой головой новичка, сжавшегося в комок.
