Лучше всего мне запомнилась его безукоризненно накрахмаленная рубашка; как это принято в Мексике, он носил ее свободно, навыпуск.
Незнакомец сочувственно положил мне на плечо изящную смуглую руку и сказал, что ему невыразимо грустно видеть интеллигентного человека в такой беде. Он сказал еще несколько комплиментов, глядя при этом куда-то мимо меня и словно обращаясь к кому-то третьему, с кем он был в близких, дружеских отношениях.
Как выяснилось, он запасся обо мне кое-какими сведениями.
— Англичане всегда были лучшими из наших помещиков.
Мой новый приятель был, видимо, гватемальцем; для гватемальца он говорил по-английски совсем недурно, с легким местным акцентом.
Я счел нужным поблагодарить его.
— Вы очень любезны, — сказал я.
Мы побеседовали о сравнительных достоинствах и недостатках иностранцев, поселившихся в Гватемале. Я сказал, что немцы тоже неплохо управляют своими плантациями, они старательны и методичны, чего от них и следует ожидать.
— Ну, немцам до вас далеко. Таково мое мнение. Наша страна нуждается в англичанах.
Как случилось, что вы покинули свою кофейную плантацию, свою финка?
— Я ее не покидал, она меня покинула.
Подпала под аграрную реформу Вернера. Они предложили мне меньше двадцатой части того, что она стоит. Я отказался, и они обошлись без меня.
Гватемалец сочувственно пощелкал языком.
— Кто выгадал от реформы, так это Вернер. Захватил вашу землю, а денежки положил себе в карман. Очень грустно, что вы покидаете нашу страну. От вас, англичан, мы видели много добра. Вы культивируете землю. А наши люди — что скрывать — вытянут из земли все соки, а потом бросают ее. Нет, Вернер причинил много вреда.
Мой новый знакомый ненавидел Вернера.
Подобно большинству гватемальцев из имущего класса, он восхищался всем иностранным и был глубоко убежден в том, что его собственный народ ни на что не годится. После того как он обругал Вернера еще несколько раз, я понял, с кем имею дело. Передо мной был агент антивернеровской партии, вербующий рекрутов для армии вторжения и для начала прочесывающий тюрьмы. Мексиканские власти не предупредили его, что я задержан по маловажному поводу, и мне показалось, что он был несколько разочарован, когда узнал, что за мной не числится ни бандитизма, ни какого-либо иного серьезного преступления. Антивернеровцы предлагали мне все и не требовали ничего. Почти ничего. Офицерская должность в армии вторжения не так уж привлекала меня, но зато они предлагали освободить меня из тюрьмы и обещали вернуть мое поместье, мою финка. Финка? Ну, конечно, какой может быть разговор? Да и войны никакой не будет. Обычная прогулка, как все эти войны и государственные перевороты. «Куда ему сражаться с нами, когда у него нет ни авиации, ни танков, ни артиллерии? Сопротивления не будет. Мы с ним покончим за три дня. Не о чем даже говорить. Безделица. Пустяки».
