Кроме людей, вешавших портрет, никого в ратуше не было. Я шагал по коридорам, заглядывая в пустые комнаты. Я хотел найти мэра, интенденте, как его обычно здесь называют.
Наконец я увидел человека, сидевшего за письменным столом, заваленным измятыми бумагами. Одна нога у него была босая. Он держал башмак в руке и рукояткой тяжелого резинового штемпеля забивал вылезший гвоздь. Я остановился на пороге; сидевший продолжал работать штемпелем. На нем был черный «респектабельный» суконный костюм, какой носят ладино, служащие в муниципальных учреждениях, но, к моему изумлению, это был индеец.
Электрическая лампочка у него над головой лила слабый свет, то вспыхивая, то угасая, ритмично, как удары пульса; по мгновенно блеснувшему его взгляду я понял, что он осведомлен о моем прибытии. Он опустил башмак на пол, попробовал было надеть, потом снова взялся за штемпель.
— Мне нужен интенденте, — сказал я громко. — Он еще не ушел?
Меня с детства приучили разговаривать с индейцами начальственным тоном, и мне это легко давалось.
Сидевший опустил башмак и еще раз попытался надеть его.
— Я — интенденте, — сказал он, не подымая головы. — А вы кто такой?
Мне еще ни разу не приходилось слышать, чтобы индеец — пусть он даже занимает какую-то должность — так разговаривал с белым.
По здешним понятиям, бесцеремонность была невиданной. Я сообщил, что я новый воинский начальник их города, но эта новость произвела на моего собеседника очень малое впечатление.
— Меня зовут Мигель, — сказал он, даже не добавив привычной формулы: «к вашим услугам», что сделал бы каждый ладино и почти каждый индеец.
Он взял у меня конверт с приказом о моем назначении, сунул его в груду бумаг на столе и снова потянулся к башмаку.
— Не угодно ли вам уделить мне некоторое внимание, — сказал я самым суровым тоном.
Смахнув бумаги с единственного стула для посетителей, я сел.
Интенденте решительно схватил башмак и стал нащупывать пальцами гвоздь. Взгляд его не подымался выше моего пояса. У него была огромная голова и лицо бронзового идола с отполированными скулами и маловыразительными глазами. За его креслом на стене висел агитационный плакат, на котором был изображен труп обнаженного мужчины с чудовищно распухшей мошонкой; так бывает, когда человека подвешивают за половые органы. Надпись под изображением гласила: «Жертва атеистического режима». Сколько я помню, точно такие же плакаты висели и тогда, когда к власти пришел Вернер; мертвец был вечной безыменной жертвой центральноамериканских политических нравов.
