, обрамлена замечательными зданиями колониальной архитектуры; среди них выделяется церковь, которую можно принять за собор. В городе много других улиц и площадей, но улицы узки и дурно вымощены, а площади теряются среди развалин украшенных высеченными из камня орнаментальными щитами вымерших аристократических родов.
В городе много лавок и распивочных заведений, называемых кантинами; все они одноэтажные и покрашены в самые кричащие цвета. Лавки расписаны по фасаду драматизированными изображениями товаров. С фасада мясной лавки на вас бросается бык, пригнув голову и раздув ноздри; на фасаде кантины под вывеской «Благородный гость» изображен американец в широкополой шляпе, который, не вылезая из своего джипа, опорожняет поднесенный ему стакан виски. Церковь на площади — та самая, из которой индейцы изгнали священников. Это случилось, когда в Гвадалупе индейцев было намного больше, чем ладино. Церковь словно укутана в складки из светло-желтого песчаника; прямоугольная звонница несколько раз страдала от землетрясений;на ней виднеется большой позеленевший колокол.
Когда я вышел на пласа, было уже около восьми часов. Солнце село, владельцы лавок, сопровождаемые женами, детыми и нянькамииндианками, выряженными в платья с оборками и бантиками, шли по площади, совершая свой предобеденный променад. Они шли все в одном направлении и огибали площадь на три четверти; когда же голова процессии достигала определенного пункта, вся процессия поворачивала и следовала обратно; это походило на движения маятника, осью которого в данном случае служил памятник Свободы. Знакомый грохот несся из распахнутых дверей двух к анютин: «Бьюсь об заклад» и «Ты да я», которые расположены прямо за углом на улице, выходящей на пласа, и знамениты своими мощными радиолами-автоматами, замолкающими только в том случае, если в городе выключено электричество.
Я успел дважды пройтись по главной улице под тихим блистающим зеленовато-синим куполом неба, когда до меня наконец дошло, что именно переменилось в городе. Исчезли индейцы. Кто-то устроил в городе чистку и вымел прочь все индейские хижины из самана и соломенных циновок. Не было индейцев, завернутых в одеяла, которые сидели и лежали у стен на каждой улице. Жители города избавились от этих индейцев, вечно пьяных, молчаливых, не желающих иметь с ними дела. Единственные индейцы, которых я сегодня увидел, стояли на церковной паперти; готовясь войти в церковь, они размахивали кадилами и громко, словно разговаривая между собой, возносили молитвы богам.
