Махоня был добр, покладист, но на руку тяжёл. Больше двух дюжин пястей от него никто не выдерживал. Сёк Махоня простонародье: носошников, ратников, десятских, случалось, и сотских, но до дворянской или боярской породы его не допускали. Тех больше брали мытарством… Мытарить же Махоня не умел. Махоня сёк, да так, что даже дублёные мужичьи спины лопались под его плетью, а попадись ему на лавку боярский сын или дворянчик — не ужить бы ему и до дюжины…
Саженистый в плечах, увалистый, как боров, Махоня был невысок ростом, но с длинными, почти до колен, руками, безбородый, с маленьким лицом и маленькими глазками… Татарская примесь выдавалась в нём явно… Подсмеивались над ним насмешники:
— Ты, Махонь, ни в козла, ни в барана, ни в чёрного врана!
— Дык… сам я себя вытворял, что ль?! — беззлобно говорил Махоня и всегда одинаково. — Бог меня вытворял!
По целым дням сидит он в предбаннике, размачивая в кадке розги и гутаря с банящимися. Всех он привечает, ко всем с лаской, будто все ему приятели или родичи, и квасу подаст, и кафтан подсобит надеть, а только никого он в лицо даже не знает. Зато все знают его. А которые не знают, впервой видят — всё равно с ним как приятели.
— Махонь! — позовёт кто-нибудь из парной.
— Эге! — отзовётся Махоня и насторожит ухо.
— Похлещи-кось, Махонь!..
— Похлещу, — спокойно отмолвит Махоня, не спеша встанет с лавки, выберет по руке веник, пойдёт распаривать в котле. Отхлестав, вернётся в предбанник — взмокший, рдяной от пара, с тяжёлой одышкой, выпьет жбан квасу, снова усядется на лавку и непременно начнёт поучать: — Поперёк хребта не ходь веником: жги не будя! Погуляй перво промеж лопат да по хребту — жга и проймёт, ажио до самых рёбер!
— От твоих плёток жга небось до самых кишок пронимает?
— Се кому как! Кой по-зряшному страждет, тому лихо! Кой по заслуге — тому как с жёнкой на палатях!
Так и сечёт Махоня спины: днём — веником, вечером — плетьми и розгами.
Вечером, лишь отслужат молебен в полках, бегут к нему наперегонки провинившиеся. Каждый старается прибежать первым: первого Махоня не сечёт. Таков у него обычай. Не сечёт он и последнего… Но последним быть непросто — тут уж как Бог даст.
Идут к нему и пехотные людишки, идут посошные, случается, и конный заработает розог, но совсем редко: конным в войске вольготье, не то что пехоте. Пехотные всегда терпят самые большие лишения, и дерут их почём зря из-за каждого пустяка: то по нужде сходят не там, где надо, то кусок хлеба припрячут на чёрный день, а десятский вытрусит, то тот же десятский застанет за игрой в кости — и за все розги! Храпишь ночью — розги, прозевал огонь под котлом — розги, отлучился не вовремя — розги. Не послушался с первого слова десятского или сотского — плети. За драку и брань меж собой — плети, а если мародёрствуешь — и под палки поставят. Украл петуха или курицу — пять палок; украл поросёнка или овцу — дюжину; а за барана и все две, да ещё в уплату алтына три, которые положит казна, а за них, ежели не ляжешь животом на поле брани, отрабатывать надобно после похода.
