Это хорошо понимали и в Польше, и в Литве… Сигизмунд-Август тоже слал большие подарки Девлет-Гирею, переманивая хана на свою сторону. Но если Сигизмунд хотел от хана союза в войне и требовал от него похода на Москву — Иван хотел только мира. Заключить с Москвой мир, получать большие подарки и сидеть в своих улусах, по мысли Ивана, хану было гораздо выгодней, чем ввязываться в войну и выступать в далёкий и трудный поход через безводную степь, где хан всегда терял половину своей конницы. На это и рассчитывал Иван, посылая Нагого с посольством в Крым.
…Всё было готово к отъезду. Ждали только Ивана.
Афанасий Нагой сидел на сундуке с грамотами, разодетый, в двух шубах, собольей и медвежьей поверх — для дороги. В большой избе приказа было жарко, но Нагой не снимал шуб, боясь, как бы царь не застал его не готовым к дороге.
Нагой был именит и знатен, но ещё молод и с посольством отъезжал впервые. Висковатый опасался, как бы он не промахнулся в чём-нибудь… Изредка, сухо, но вразумительно, давал последние наставления:
— Ежели от других государей будут послы у хана, от турского иль от иных, — ни под которыми послами у хана не саживаться и остатков после них не брать. Королевским послам дорогу не уступать и, ежели в один день с ними будете званы к хану, идти первыми или идти на другой день.
— Како ж иначе, — раздумчиво отвечал Нагой. — Честь свою соблюдём.
— И на задирки не отвечать!
— Сие непременно…
Висковатый вновь задумался, перебирая в памяти, всё ли оговорил Нагому? Понимал опытный и искусный в своём деле дьяк, не один уже год главенствующий над Посольским приказом, на какое трудное дело отправляется Нагой. Всего лишь несколько лет назад завоёваны были Казань и Астрахань, из-за которых сам турецкий султан не даёт хану покоя, требуя во что бы то ни стало вернуть мусульманскому миру эти земли, и взять с хана шерть — присягу в верности — сейчас было настолько трудно, что даже Висковатый, знавший жадность хана и его готовность благосклонничать с тем, кто больше даст, мало верил в успех снаряжаемого посольства. Он подозревал, что и сам Иван не очень надеется на благоприятный исход…
Выговорить мир у хана можно было только уступкой Казани либо Астрахани. Но на это Иван не пошёл бы никогда: слишком много значило для Руси завоевание этих татарских царств. Это были не просто земли, завоёванные ради прихоти или алчности царя, ради расширения владений и приобретения богатств. Завоевание этих царств было окончательным избавлением от татарской опасности, которая триста лет, как тяжёлая туча, нависала над Русской землёй. И Иван скорее отказался бы от Ливонии, чем допустил, чтоб над Русью вновь скопилась эта мрачная туча. К тому же покорение Казани и Астрахани было самой великой его гордостью: то, о чём мечтали и к чему вековечно стремились его пращуры, свершил он, и понимал Висковатый, что храм Покрова, воздвигнутый им у Кремля, на торговой площади, воздвигнут не столько в честь омофора Божьей Матери, который она простёрла над Русской землёй, чтоб навсегда избавить её от ненавистной Орды, сколько в назидание Руси, её нынешним и будущим поколениям, что это он, Иван, своим радением и мечом добыл это освобождение.
