Хорошее утро, только-только светает, небо почти голубое. Прохладный легкий ветер, свежо. Ночью был дождь, день обещает быть солнечным. Середина лета. Я только проснулся, еще не ходил в ванную, стою и тру руками глаза, смотрю на папу. Тот сидит на балконе и курит. Дверь балкона закрыта, мама всегда велит плотно ее закрывать, если папа идет курить, потому что потом «эту дрянь ничем не отмоешь». Кажется, папа спокоен, не берусь сказать наверняка, но вроде бы это именно папа, а не кто-то другой, тот, что иногда смотрит на меня его глазами. Не знаю, как именно это объяснить. Мама спит, дверь в их спальню приоткрыта и, проходя мимо, я слышал, как она что-то неразборчиво говорит во сне. Папа говорит, что под утро она всегда разговаривает. А иногда, когда сильно устает и перенервничает, встает по ночам и куда-то собирается.
Нужно идти в ванную, но я боюсь сдвинуться с места. Один шаг, и эта странная, волшебная тишина рухнет, и вернется безумие. Я этого не хочу. Папа докурил, зачем-то посмотрел вниз, обернулся, будто бы ища пепельницу (мама всегда моет ее и убирает с балкона, чтобы та не воняла) и тут заметил меня. Улыбается. Стоит на фоне яркого зеленого ковра крон. Машет рукой, делает шаг вперед и влево и открывает дверь.
- Доброе утро, солдат!
- Привет, па!
- А ты чего проснулся в такую рань? - папа входит в комнату, сначала, вижу, решает сесть на диван и включить телевизор (я только ради него все еще смотрю эту плоскую фигню), но потом решает обнять. - Иди ко мне!
Мы обнимаемся, я чувствую запаха пота, одеколона, сигарет. Несколько дней назад, вспоминаю, я думал о его смерти: что будет, если папа все-таки умрет, если это дерьмо съест его? Как я буду жить? И вот теперь крепче прижимаю его к себе.
- Что такое?
- Ничего, папа. Все хорошо.
Мы идем на кухню пить чай. Папа рассказывает про свой сон.
- Представляешь, мне снилось, что твоя мама меня не послушала и подключилась к этой штуке. И в какой-то момент что-то пошло не так. Это было страшно.
Папа наливает мне чай, ставит чашку рядом со мной на стол, а рядом кладет шоколадную вафлю, смотрит в глаза.
- Этого нельзя допустить, - он предельно серьезен. - Там, во сне, я это прекрасно понимаю, но ничего, совсем ничего не могу сделать. Глаза твоей мамы становятся белыми, будто их заволакивает туманом, я трясу ее за плечи, зову по имени, но ничего не происходит, нас будто отрезает друг от друга. Но знаешь, что самое страшное?
