- Ты же со мной.
Ромашка села на край, лицом к солнцу. Фридман опять затянулся. Подержал дым внутри.
- Посмотри на этот город, - в ее голосе столько отвращения, брезгливости даже, что Антону стало не по себе. - Они... они же... Как же так...
- Что они? Они как обычно...
Еще Фридман хотел сказать, что не больно-то Ромашка и отличается от «них» после всего этого, - наказать этих ублюдков, родной! - но подумал, что смысла в этом сейчас нет.
Сиренево-розовую тишину нарушил далекий звук работающих вертолетных лопастей.
- Они за нами, - выдохнула Ромашка.
- Ага.
- А что если...
Тонкие и сильные пальцы коснулись плеча Фридмана. Лана молчала. Вертолеты приближались.
- Я на геронтизацию пойду. Устала.
Фридман так устал, что не мог ничего чувствовать, хотя и знал, что должен бы.
- Я все исправлю, Ромашка. У меня напоминалки везде. У меня есть план.
- Иди ты в жопу со своим планом, ладно?
- Хорошо.
И положила голову ему на плечо.
***
...А здесь солнце вставало медленно. Фридман успел километров пять пройти, прежде чем желтый диск полностью выбрался из-за горизонта. Ночной морозец уползал, прятался в тенях, испуганно лез под тонюсенькую корку льда на небольших лужах под ногами. Фридман сверился с данными - осталось немного.
Сеть работала из рук вон, но Антон был рад, что вернулся. Сингулярность в этом времени была зародышем, ничего еще толком не работало, но без подключения он чувствовал себя оскопленным, неправильным, недоделанным.
Через тридцать или сорок изнурительно долгих минут показался нужный холм. Фридман достал сигарету, подкурил. Все-таки замечательно, что в этом времени есть настоящие сигареты с натуральным табаком. Антон сощурился, поглядев на солнце, ползущее по чистому, синему небу, и двинулся дальше. Затем, все еще попыхивая окурком, спустился по пыльным каменным ступеням в бункер. Огляделся. Поискал на кухне, пошел в большую комнату с кроватью, заглянул в чулан.
- Бедняга, - выдохнул, бросил бычок себе под ноги, присел на корточки рядом с трупом.
Подумал, встал, вернулся на кухню, обыскал помещение глазами и взял огромный нож, лежавший на краю стола. Через пять минут вышел из чулана, вошел на кухню, положил на стол нож, а рядом с ним отрубленную у трупа руку. Сел на табуретку, опять закурил. Посидел так некоторое время, обдумывая дальнейшие действия, восстановил в памяти несколько неприятных эпизодов, которые еще предстояло пережить. Успел подумать о Ромашке; о руках ее, о детских ключицах и коленках, и о родинке на шее.
