Прихвостни Белладонны? Непослушная мысль пролезла через все остальные, выбралась на самый верх. Она необыкновенно заинтересовалась когтем, разве нет? Может, старая ведьма подслушала, куда они собрались, и приняла меры, чтобы помешать им, после того, как он отказался ей подчиняться.
– Я практически уверен, что останавливаться и выяснять не стоит, – заметил Николас, вытянув шею как можно дальше и обшаривая крыши взглядом в поисках живых теней. Не увидев ничего, кроме звезд и облаков, он придвинулся поближе к Софии и продолжил изнурительный путь.
Город вонял так, словно месяц варился в собственных отбросах, словно они погружались в гноящуюся рану. Немытые тела, живые и полумертвые, преграждали дорогу, на какую бы улицу они ни сворачивали, – спали прямо рядом с гниющим мусором, а то и на нем, словно на мягкой подстилке, сглаживающей неровности булыжной мостовой.
Взлетали и рассыпались в ночи огненным фонтаном искры кузнеца – несмотря на поздний час, тот усердно выковывал меч. Снова почувствовав все то же неприятное покалывание в правой руке, Николас переложил нож в левую и уткнулся взглядом себе под ноги, проходя мимо кузницы. Краем глаза ухватил только кучу железяк, ожидающих перековки, и горстку готового, грубоватого по исполнению оружия, видимо, ждущего, чтобы его забрали и пустили в дело.
За кузницей обнаружилось узкое пространство – переулок, огибающий следующее здание. Он втолкнул туда Софию и забрался сам. Им обоим нужно было хоть на минуту расслабиться и перевести дыхание.
– Кажется, оторвались…
София их сглазила. И мгновения не прошло, как из-за холстов, развешанных для просушки вокруг всех здешних домов, выскользнула женщина, облаченная в темную одежду, как морок или привидение.
Не раздумывая ни секунды, София бросила Николасу меч убитого солдата, который прихватила с собой. Он поймал клинок и, развернувшись, врезал рукоятью по горлу нападавшей, оглушив ее. Женщина ахнула от неожиданности, и София быстрым текучим движением полоснула ножом ей по лицу. Та, взвыв, свалилась на землю, зажимая ладонями хлещущие кровью раны, а они снова ринулись прочь.
Город изгибался перед ними, словно знак вопроса, расползался во все стороны, как лабиринт с головоломками. Кругом, куда бы ни посмотрел Николас, тянулись линии зданий, выстроенных из одинакового практически бесцветного, но крепкого известняка, и все они сходились на холме в самом сердце города. Дома были не только в два этажа, но и в шесть и даже в семь, словно город в один прекрасный день решил, что хорошо бы расти вверх, а не вширь. «Очень похоже, – вспомнил он с печальной полуулыбкой, – на то, как Этта описывала родной Манхэттен».
