Леонтина сделала над собою усилие, пытаясь ответить.
— Я! — воскликнул тогда Лампьё. — Я? Неправда!! Я не хочу вам делать зло! Неправда! Это не я! — И в третий раз он произнес тихо, невнятно: — Это неправда!
И не понимая сам, зачем он сделал этот намек, он сразу почувствовал облегчение, точно преодолел какое-то препятствие. А Леонтина, осмелившись наконец взглянуть на него, в отчаянии повисла на его руке и разрыдалась…
Позже Лампьё припоминал то почти сладострастное чувство, которое испытал, услышав впервые плач женщины. Но в тот момент, когда она, не в силах сдержать слезы, заплакала, она для него была только Леонтиной, то есть не столько женщиной, сколько его сообщницей. И это его испугало.
— О чем ты плачешь? — спросил он.
Он не предполагал, что она разрыдается, повиснув у него на руке, такая тяжелая, точно налитая свинцом… И все же он тащил ее за собой: не мог же он оставить ее на дожде… Сам он промок и озяб… Он чувствовал к ней жалость, смешанную со страхом…
— Не надо плакать! — повторил он несколько раз. — Это ничему не поможет… Да, ничему!.. Иди! Идите!
Леонтина шла, опираясь на Лампьё: она совсем лишилась сил и сама не в состоянии была сделать ни шагу. Не ухватись она за Лампьё, она упала бы… И он ее не оттолкнул, не отдернул руки. Напротив, он ее поддерживал. И она смутно чувствовала, что он ведет ее к булочной.
— Идите… идите, — повторял Лампьё.
Он толкнул дверь, которая оставалась полуоткрытой, вошел, отыскал стул и поместил на него свою необыкновенную ношу.
— Спасибо, — проговорила Леонтина.
Она уже не плакала, но всхлипывала и содрогалась и все еще не могла прийти в себя. Где она находилась? Она не задавалась этим вопросом, она просто видела, что находится в закрытом помещении. Ее окружала атмосфера теплоты и полного спокойствия. В смутном свете, исходившем снизу, с лестницы, она различала тусклое зеркало, конторку, полки, две ручные тележки, весы…
Леонтина окликнула Лампьё.
— Я здесь, — отозвался он. И пожал плечами.
— О нет! Я не хочу! — медленно прошептала Леонтина. И слабым движением как бы отогнала рой бесформенных мыслей и образов, витавших вокруг нее: она чувствовала, что они скоро примут свой облик и снова будут мучить ее…
И действительно, в этом непрерывном вихре, кружившем перед ее глазами, Леонтина мало-помалу стала различать цель, к которой стремилась. Это была ее обычная цель, она не сомневалась в этом. И что-то внутри ее неумолимо разрасталось в знакомую, глубокую и смутную тревогу: это была непобедимая сила, которая, начиная с той роковой ночи, толкала ее к форточке; возле которой ее только что застал Лампьё. Теперь она подошла вплотную к предмету своей муки… Она была уже не на улице. Ей казалось, что ее провели — или она сама прошла — по неведомой дороге, и никто ей не помешает встать и направиться дальше, прямо к лестнице, по которой проникал свет из подвала, и спуститься в этот подвал.
