— Как? — сказал я себе. — Так быстро?
Я не мог в это поверить и не испытывал от такого поворота событий никакого удовольствия. Напротив, то, что я так легко охладел к своей любовнице, давало мне основание думать, что я лишился Мариэтты заслуженно, поскольку она могла догадываться, как быстро после расставания станет мне чужой. Это наполнило меня тогда странным недоверием по отношению к собственной персоне… перешедшим в презрение, которое излечило меня от омытого столькими слезами смешного сострадания к самому себе. Может быть, следовало судить обо, всем этом так, будто речь идет о постороннем человеке?.. Я перестал быть им, этим другим человеком. Все, что с ним происходило, меня больше не трогало… совсем не трогало. Я постепенно стал приучать себя к этому новому состоянию, с сожалением осознавая, что горе, которое я пережил, было мне милее, чем только что обретенная уверенность.
Она укоренялась во мне, словно пришла на помощь остаткам моих сил и здравого смысла, и я не противился ей, удивляясь тому, что отчаяние, столь яростно терзавшее меня утром, уступило место спокойствию и почти приятной расслабленности всех моих мыслей и чувств… Я мог, конечно, сожалеть, что мысль о Мариэтте оставляет меня спокойным, даже бесчувственным или, по меньшей мере, смирившимся с тем, что я переношу ее не страдая, но я больше не страдал. Я выздоровел. Я был совершенно новым существом, рожденным для того, чтобы изведать благодаря произошедшей во мне трансформации еще незнакомые чувства, неведомые ощущения, новые впечатления, на которые у меня, однако, не хватило любознательности…
Появится ли у меня к этому когда-нибудь интерес и заменит ли он то, с чем я, если можно так выразиться, распрощался, сам того не заметив и распрощавшись одновременно с самим собой? Мне было бы трудно ответить на этот вопрос… И я пребывал в нерешительности. Я был зрителем всех движений своей души, всех своих реакций, но живой интерес я сохранял лишь к Мариэтте, так как, стремясь отдалиться от нее, я втайне убеждался, что любые, даже самые твердые мои решения тщетны!
Не стану подробно описывать прием, который был мне оказан, когда я спустился вниз. К скандалу, вызванному накануне моим ночным возвращением, прибавилось возмущение тем, что я не пошел в школу. Моя мать, про которую я уже было забыл, истошно кричала… Она не желает больше видеть меня в доме… Она отправит меня в закрытый пансион. Или я мог катиться на все четыре стороны, но только не нужно рассчитывать на нее до тех пор, пока я не докажу своим поведением, на что я способен.
